Дмитрий Костюкевич - Темная волна. Лучшее

— Ты все сад исследуешь, Мариночка? — улыбнулась ей с веранды Любовь Ивановна. — Что ж на пляж не идете? К морю ведь приехали, а не загораете, не купаетесь?

— У мамы проект срочный, — сказала Марешка. — Ей доделать надо, от интернета не уходя. А загорать я вообще не люблю.

Хотя на пляж ей хотелось — побегать по воде, набрать ракушек. Еще хотелось сделать большую горку из песка, утрамбовать, а потом вырыть под нею сквозной ход, сначала с одной стороны, потом с другой, чтобы пальцы провалились сквозь последнюю тоненькую стеночку песка в темную пустоту под горкой.

— Васенька вчера о тебе говорил, — сказала Любовь Ивановна, поднимаясь и подходя к перилам. Она была уже немолодая, но двигалась очень красиво, легко, как танцующая кошка. — Он тебя заметил, а ведь он мало кого замечает. Сказал: «Пусть Марена не подходит к зеркалу, не смотрит в зеркало, не касается зеркала». Я его поправила, что ты — Мариночка, но он уже как шторки в глазах задернул и замолчал.

Марешка пожала плечами (к зеркалу она подходила обычно лишь раз в день, когда мама ее заставляла причесаться, и вполне могла бы обойтись и без этого). Она побежала наверх спросить маму, можно ли на пляж. Мама сосредоточенно печатала, не отрывая взгляда от экрана, а на айпаде было два неотвеченных вызова от дяди Сережи.

— Какой мне пляж, Мареш? — отмахнулась мама. — Вот закончу, тогда будем отдыхать по полной. В дельфинарий поедем. Купаться будем каждый день.

Марешка кивнула, повернулась уходить.

— Хотя постой, — позвала вдруг мама. — Слушай, да ну его, за пару часов не убудет, пойдем-ка на море!

Они бегали по полосе прибоя, по колено в теплой соленой воде. Марешка нашла круглый камень размером с десятирублевую монету, плоский, с дыркой посередине.

— «Куриный бог», — сказала мама. — Я такой находила в «Артеке». Не помню, куда потом делся. Его еще называли «собачий бог» или Боглаз. Это оберег.

— От чего? — спросила Марешка, пряча гладкий камешек в карман шорт.

— От зла, — сказала мама и вздохнула.

На обратном пути мама купила по початку вареной кукурузы и по эскимо. Они шли и откусывали то горячее-соленое, то холодное-сладкое. И смеялись.

Вечером в небе собрались тучи и подул холодный ветер.

Маме позвонил дядя Сережа и сначала рассказал, как она его подводит с проектом, потом про то, что он ел на обед, потом как какой-то мужик припарковался к нему вплотную, потом про футбол. Через сорок минут он пожелал маме хорошо выспаться, чтобы завтра побольше поработать.

Мама нажала на красную кнопку в Скайпе и долго сидела молча, не двигаясь. За окном пошел дождь — капли бросались на стекло, как будто пытаясь его пробить, бессильно стекали вниз.

— Мам… — позвала Марешка с кровати. — А там, где папа… ты думаешь, ему там тоже без нас плохо?

Мама повернулась к ней. Глаза у нее были очень блестящие в полутьме.

— Нет, — сказала она. — Я надеюсь, что где бы он ни был, ему там хорошо. Потому что по своей воле он бы нас никогда не оставил. И раз он не возвращается — значит, не может. Или его в этом мире больше нет. Я его люблю. Пусть ему будет без нас хорошо.

Ветер бросил в окна очередной ушат холодного дождя.

— Завтра мне нужно будет много работать, — сказала мама. — Если дождь не перестанет, тебе придется искать развлечения в доме.

Дождь не перестал.

Марешка попробовала погулять по саду под большим красным зонтом, выданном ей дядей Мишей. Но она насчитала четырнадцать разных сортов грязи — липкая серая, текучая черная, блестящая красноватая и так далее, поэтому гулять было почти негде. Она дошла до дерева с белками и положила на ветку у дупла кусочек хлеба — нечего по дождю за орехами бегать.

Вернулась в дом, немного поболтала со старой балериной. Ее Васенька сидел на веранде в инвалидном кресле и смотрел на дождь так же, как и вчера на солнце.

— Дождь будет долгим, — сказала Любовь Ивановна. — Надеюсь, склоны не размоет, а то местная почва располагает к оползням.

Марешка вернула дяде Мише красный зонтик, а взамен получила черный ключ от закрытого номера, где никто не жил, и информацию о том, что на шкафу там должны быть нарды, а на полке — книги про Алису Селезневу.

— Если принесешь, я с тобой в нарды сыграю, — сказал дядя Миша, с неприязнью глядя на затянутое тучами небо. — Голубей-то не погоняешь в такую погоду.

Черный ключ повернулся в замке с сочным щелчком, как будто раскололся орех. Номер был большой, красиво и дорого обставленный. Марешка не очень разбиралась, но тут сразу поняла, что жить в таком им с мамой было бы не по карману. Она прошлась по комнатам, с любопытством разглядывая картины на стенах — витязя, спешившегося и глядящего вдаль, красивую русалку, задумчиво замершую на камне у воды. Фрукты и натюрморты в столовой ее не заинтересовали, она прошла дальше и заглянула в ванную.

Комната сияла дворцовой роскошью. Унитаз был расписной, с павлинами. Ванна стояла на гнутых золоченых лапах. Три стены были выложены сияющей сине-золотой плиткой, а четвертая была полностью зеркальной. Зеркало было таким чистым и прозрачным, как будто стены и вовсе не было.

Марешка шагнула к стеклу и посмотрела на девочку, вставшую перед нею с другой стороны. Та была худа, бледновата, довольно мала для одиннадцати лет. На ней были джинсовые шорты и футболка с крипером из «майнкрафта». Волосы были рыжие, в папу, а глаза грустные.

Она подняла руку — приложить ладонь к зеркальной поверхности, но поняла, что останется отпечаток и дяде Мише придется приходить и протирать. Ее рука замерла в нескольких сантиметрах от зеркала, но каким-то странным образом девочка в отражении не остановилась и прижала руку к стеклу с другой стороны. Марешка сглотнула, глядя на эту ладонь — это была ее ладонь — с глубокой линией сердца, перечеркнутой белым шрамиком от падения на осколок стекла, с маленькой родинкой на подушечке среднего пальца. Отражение смотрело на нее не моргая, с ожиданием и вызовом, и Марешка медленно, как во сне, донесла руку до стекла и прижала свою ладонь к той, что была в зазеркалье, линия к линии.

И мир дрогнул, качнулся, наклонился, и, чтобы не упасть, Марешке пришлось побежать вперед, все быстрее и быстрее, по наклонной плоскости, а откуда-то дул темный горячий ветер и слышались голоса — то гудящие тяжелым металлом, как рельсы при приближении поезда, то шуршащие сухим песком, как дюны, передвигаемые ветром. Марешка бежала, а мир уходил из-под ног, и, не удержавшись, она упала, ушибла коленку, и движение прекратилось.

Марешка поднялась с холодного гладкого пола и увидела, что стена перед нею — больше не зеркало, а такой же сине-золотой кафель, как и остальные три.