Дмитрий Костюкевич - Темная волна. Лучшее

Как научил ее папа, давно, когда ещё водил в детский сад, она закрыла глаза, глубоко вдохнула, досчитала до пяти, выдохнула и открыла глаза. Зеркала по-прежнему не было, а сама комната немножко изменилась. На гнутых лапах, держащих ванну, Марешка заметила черные металлические когти. Павлины на унитазе, до этого умильно тершиеся клювами, теперь спрятались по разные стороны изножья и, вытянув шеи, кричали друг на друга.

Марешка вышла из ванной, быстро прошла через гостиную (витязь на картине, сдвинув доспехи, мочился на окровавленное тело у своих ног, а русалка смеялась, обнажая острые и длинные, с палец, зубы). Со шкафа она взяла коробку с нардами и побыстрее выскочила из нехорошего номера обратно в коридор, который не изменился и был совершенно таким же, и пах так же — пылью, чесноком, цветами и сигаретами. Тяжелая дверь закрылась.

Перепрыгивая через две ступеньки, Марешка бросилась наверх — пусть даже мама занята, она просто сядет рядом, будет смотреть на нее и чувствовать её запах. И ей не будет скучно.

В их номере все было по-прежнему — на столе стоял раскрытый ноут, шторы были задернуты, на картине на стене птички клевали горбушку хлеба. Мамы не было, но в ванной горел свет и лилась вода. Марешка перевела дух.

Она раздвинула шторы и увидела, что дождь уже почти прекратился, он уже не бросался на стекло, а лишь трогал его робкими прозрачными пальцами. Вода в ванной перестала течь, дверь открылась. Марешка обернулась и застыла с неоконченным «Ма…» на губах.

— Приветик, Марешка! — сказал папа, закрывая за собой дверь. — Ты в саду была? Ноги не промочила?

Не дожидаясь ответа, он прошел к столу и сел за клавиатуру, застучал по ней быстрыми пальцами.

— Я уже почти закончил, — сказал он. — Еще немножко, и в нарды с тобой поиграем, я вижу, ты принесла доску. А то и в карты можно. В дурачка. Или в дурочку, — он хихикнул.

— А где мама? — спросила Марешка.

— За продуктами выскочила, — сказал папа. — Я думаю, мы все сыты по горло дядь Мишиной стряпней — готовит он неплохо, но столько насыщенных жиров и быстрых углеводов я не поглощал с самого детства. Мама купит овощей, рыбки свежей. Помидоры тут вкусные.

Марешкин взгляд метался по комнате, пальцы вцепились в подоконник. Комната все же изменилась — на картине птички клевали не хлеб, а человеческую руку, покрытую коркой засохшей крови. Полоски на обоях казались прутьями решетки.

— Папа, — сказала Марешка. — Откуда ты взялся? Ты же пропал.

Отец обернулся к ней, и Марешка увидела, что вместо глаз у него — большие круглые ракушки. Она нашла одну такую вчера на пляже, и Любовь Ивановна сказала, что это редкий черноморский вид «китайская шляпа».

— Да, я — пропавший папа, — медленно сказал папа. — Я. Пропапа. Разве ты по мне не соскучилась, дочка?

Он широко раскинул руки, и, помедлив всего лишь секунду или две, Марешка бросилась в его объятия и уткнулась носом в футболку на его крепком плече, пахнущем морем.

У мамы тоже были глаза-ракушки, но даже с ними она выглядела лучше и счастливее, чем та, что осталась в мире за зеркалом.

Они ели вкусную печеную камбалу, салат из помидоров, зелени и огромных, сладких мясистых перцев. Родители много смеялись, папа часто брал мамину руку и прижимал к губам. Мама гладила его по рыжим волосам.

Еда была ужасно вкусной, свежей, какой-то очень радостной — будто с каждым кусочком, который Марешка проглатывала, счастья у нее внутри прибывало.

— Вот ты говоришь «настоящий мир», Марешка и «правильная сторона зеркала», — говорил про-папа. — А что есть «настоящее»? Где тебе хорошо — там и правильная реальность. Там и нужно быть.

— Пойди погуляй, доченька, — сказала мама после обеда. — Мы вымоем посуду, закончим работу, а потом пойдем на пляж.

— Как вчера? — обрадовалась Марешка.

— Да, — кивнула мама. — Но сегодня у нас будет важное дело. Нам нужно найти для тебя две хорошие ракушки, вот такие, — она постучала себя по глазу. Звук был тихий и звонкий.

— Зачем? — спросила Марешка, холодея, потому что уже знала ответ.

— Молодец, что пришла, Мариночка, — обрадовалась ей Любовь Петровна. — Мы тут тебя все очень ждали. Папа твой всё беспокоился, а мы ему говорили: «Она придет, точно придет!»

Ракушки в ее глазах были с красноватым отливом, а сама она казалась моложе, тоньше, проворнее.

— Я ведь в труппе Большого танцевала, Мариночка, — сказала она, кивая каким-то своим мыслям. — И в «Жизели» была, и в «Баядерке». В примы не вышла, но хороша была, хороша. Вот посмотри-ка!

И она сошла с веранды на мокрую траву, замерла, изогнувшись, потом начала танцевать. Она выгибалась, прыгала, ее коса распалась на золотистые пряди, волосы летели за ней, и казалось — в каждом движении была музыка, создаваемая танцем. Мощная мелодия дрожала на грани слышимости, но не переходила ее. Марешка смотрела завороженно.

Ее отвлекло хлопанье крыльев — большой черный голубь слетел на веранду, сел на спинку инвалидной коляски, в которой неподвижным истуканом, как всегда, сидел Вася. Марешка посмотрела удивленно — птица совсем не боялась, наклонила голову набок, посмотрела на девочку пуговичным красным глазом.

— Почтовый голубь принес послание, — вдруг сказала птица хрипловатым голосом. — Послание для Марены.

— Ой, — сказала Марешка, попятилась, споткнулась и села на гладкие доски.

— Войти можно в одно. А выйти — в любое, — сказал голубь. — Конец послания. Улёт.

И голубь снялся со спинки кресла, вылетел с веранды и полетел вверх, вверх, вертикально, пока не исчез из виду в белесой высоте неба. Марешка выбежала на ступени и провожала его глазами. Солнце сквозь дымку казалось огромной монетой из сияющего белого металла.

А когда Марешка повернулась, то закричала от ужаса. У Васи в инвалидной коляске глаза были живыми, зелеными, блестящими, полными страдания. Звучал крик — немой, потому что рта у Васи не было — его лицо от носа до подбородка было полностью покрыто слоем мелких острых ракушек, какие нарастают на стенах причалов и днищах лодок и называются «балянусы», или морские желуди.

Любовь Ивановна всё танцевала.

— Марешка! Мы готовы, пора идти на пляж, — раздался издалека, со второго этажа, голос про-папы.

Марешка отпрометью бросилась в дом и вверх по лестнице.

«Войти в одно, выйти в любое!» — повторяла она. Ей нужно было найти зеркало. Если дом был таким же, то…

Зеркало нашлось на площадке лестницы — высокое, узкое, в тяжелой деревянной раме. Марешка подбежала к нему близко-близко, так, что стекло затуманилось от ее дыхания.

— Я хочу обратно, — сказала она и прижала к зеркалу обе ладони.

И опять мир качнулся, наклоняясь, и Марешка пробежала несколько шагов и упала. Поднялась с ковра на площадке, чувствуя, как ноют коленки.