Дмитрий Костюкевич - Темная волна. Лучшее

— А ты? — спрашивает Наташа.

— А что я, — вздыхает он. — И я ждал. Говорили — убежала она. Свидетели были какие-то, вроде она планами делилась с подругами. А я знаю, точно знаю — никуда бы она без меня не убежала. Мы с ней… виделись в ночь перед концом смены. Потом у них костёр был прощальный, песни пели, старшие напились, как водится, а наутро — все по автобусам, разъезжаться. А Леры не было. Я приходил проститься, видел, как они все забегали. Суета, толкучка, двести детей, вожатые, как уж они там ее искали… В милицию сообщили, но они тоже спустя рукава. Приехали в пустой лагерь, территорию осмотрели, даже без собак, так, пара оперов. В несколько школ съездили, с девчонками из её отряда поговорили. Семью проверили, пожали плечами. И объявили в розыск всесоюзный. Там их тысячи были таких Лер в розыске. Так я и не знаю, куда она делась. А я ведь её так…

— Никуда не делась, — говорит Наташа и разбинтовывает руку. Дима смотрит и ахает — вся внутренняя сторона руки покрыта глубокими разрезами, в слабом свете фонаря они выглядят черными.

— Ты что же делаешь? — восклицает он, когда Наташа достает из кармана нож для бумаги и выдвигает острое лезвие. — Прекрати, дура сумасшедшая!

Наташа проводит ножом по коже между чуть поджившими, более старыми ранами. Почти не морщится. Кровь бежит на землю чёрной струйкой.

— Чего ты, как девочка маленькая, — говорит она. — Заткнись и смотри.

Дима вскакивает, чтобы убежать от нее подальше, но не успевает, замирает, ошеломлённый. Листва на площадке закручивается маленьким вихрем, и из его центра поднимается фигурка, идёт к нему. Дима дрожит всем телом, дыхание застревает в его горле, он опирается спиной о грибок. Наташа держит руку наотвес, кормит своей кровью маленький призрак. Кровь течёт на землю и тут же исчезает.

— Раз пришла ко мне любовь, — говорит Лера и протягивает тонкую прозрачную руку к взрослому, сорокалетнему лицу мальчика Димы, гладит его по щеке.

Он стонет и теряет сознание, тяжело оседая вдоль белой металлической стенки. Наташа и Лера одновременно вздыхают.

— Иди за мной, — говорит призрачная девочка. — Я покажу, где. И будь осторожна. Он придёт за тобой. Скоро. Он уже планирует, как.

От поцелуев кружилась голова. Лера уже вообще ничего не соображала, она как будто парила в тёмной горячей невесомости.

— Подожди, — говорила она Диме, но он снова лез целоваться. Снаружи в металлический домик постучали.

— Эй, Диман! — мальчишеский голос ломался и был освежающе грубоват. — Мы всю самогонку продали, возвращаемся. У них прощальный отбой, все соплями обливаются по корпусам. Изгиб гитары жёлтой, всякое такое. Костёр через два часа. Ты с нами домой идешь? Или тебе там хорошо со своей…

— Эй! — возмутился Дима, отрываясь от Лериных губ. — А в лоб?

Снаружи радостно заржали.

— Валите, — сказал Дима. — Я потом приду.

Мальчишки зашуршали листьями, ушли, пересмеиваясь и переговариваясь.

— Я ничего про тебя не говорил, — извиняющимся тоном начал Дима. — Они вообще дураки, ничего не понимают… Аааа!

Лера опустила руку вниз и расстегнула его джинсы. Всё казалось странным и знакомым одновременно — девочка Лера никогда не делала ничего такого, не касалась этой горячей, шёлковой, бьющейся в ее ладони плоти. Но женщина Ева в ней трогала её миллиарды раз, и знала, что делать, и знала, как.

Времени не было, ничего не было, только темнота, и дыхание, и жажда.

— Ой, блин, извини, — сказал Дима, когда к нему вернулся голос.

— Мне бы в душ и переодеться прежде, чем на костёр идти, — рассмеялась Лера. — Проводишь?

Лагерь был странно пуст, все и в самом деле пели прощальные песни по корпусам, лили слёзы, писали фломастерами в тетрадях «Ты классная девчонка, оставайся такой же». Лера и Дима шли, держась за руки, не чувствуя земли, как будто летели.

— Подожди здесь, — шепнула она, забегая в душевую. Темный кафель пах проточной водой и чуть-чуть плесенью. Лера не боялась, она сегодня была смелая и решительная, защищённая от зла. Она разделась и встала под горячие струи, закрыв глаза, открыв рот. Из блаженного забытья ее вывели голоса снаружи. Голоса спорили, голоса ругались, голоса сердились. В душевую шагнула вожатая Света.

— Пивкина, ну ты чего творишь в последний день, а? Не стыдно?

Лера смотрела прямо на неё, не прикрываясь. Ей не было стыдно. Кто бы говорил.

— Кавалера мы твоего отправили восвояси, — продолжала Света, чуть качнувшись. — Давай быстро одевайся и дуй в корпус. Ночь нежна. Костёр через полтора часа.

Она повернулась, покачиваясь, и исчезла в дверном проеме, внезапно показавшимся Лере очень черным, как окно в бездну. Она натянула платье прямо на мокрое тело, постояла у порога. Свет в душевой моргнул. Из душа на кафель громко капала вода. Оставаться и идти теперь было одинаково страшно, но если побежать к корпусу, то через пять минут страх пропадет и ее окружат свечи и всхлипы. А если остаться тут, то свет так и будет мигать, и душ будет капать, и выход — пугать темнотой.

Лера вышла наружу и зашагала к корпусу. Страх и тень скользили рядом, на самой границе зрения. Хрустнула ветка под чьей-то ногой. Вдалеке звучала гитара, грустным шмелём жужжала песня. Лера побежала. Тень побежала тоже, метнулась наперерез. Лера взвизгнула, помчалась, куда глаза глядят. Почему-то оказалась снова на игровой площадке. Жёлтая голова клоуна с карусели осклабилась ей навстречу. Поднялся ветер, застудил ее кожу, мокрую от купания и от внезапного страха.

— Вот и всё, — сказал голос за плечом.

Лера подпрыгнула, обернулась, уже почти бросилась бежать, но вожатый Петя дотянулся, сгрёб ее за волосы, рванул со своей ладони приготовленный кусок изоленты. Теперь Лера не могла кричать, могла лишь мычать и пучить глаза. Рациональная часть ее, та, что еще не падала в тёмную пропасть паники и ужаса, отметила, что фонарь за площадкой больше не светил — как будто кто-то разбил лампу метко брошенным камнем.

— Ты хорошо мне послужишь, — сказал Петя, наклоняясь к Лериному лицу. Глаза у него были совершенно безумными в лунном свете. — В тебе столько жизни, столько силы для моего господина. И тебя особенно искать никто не будет, правда ведь? Идеальная жертва. Знаешь, имя «Молох» когда-то означало «принесение в жертву детей». Хорошее слово. Ёмкое.

Время застывает, перестает идти, каждая проходящая секунда больше не создает следующую. Все еще держа Леру за волосы, Пётр наклоняет ее над белым пластиковым ящиком. Опустив глаза, Лера узнаёт коробку от пирожных, которые раздавали в столовой в честь окончания смены.

— Для тебя, о дух Тьмы, я убиваю эту жертву, чтобы ты мог насытиться ее мясом и послал мне удачу и победу над врагами моими, — говорит будущий хирург Петя, прижимая широкое лезвие поварского ножа к шее дрожащей тринадцатилетней девочки. — Дьявол открывает уста, жаждущие поглотить кровь многих, которые должны пасть. Я посылаю пищу и питье богам ада, устроив для них пир из мяса в крови невинных. Прими, Молох! — и он дергает ножом, и Лера видит, как ее кровь струится в белую чашу. Ноги сразу холодеют, тело спешно отключает сигнальные системы, понимая, что повреждения необратимы и смерть неизбежна. Лера мычит и дергается, слабея.