Дмитрий Костюкевич - Темная волна. Лучшее

— Мам, ты где так руку порезала? — спрашивает Стас. Он уже выглядит намного лучше, чем две недели назад, когда они вдвоём ехали на поезде в Волгоград. Она везла своего выжившего сына к его отцу и две ночи сидела без сна на боковой полке, держа его за руку. Сжатые губы Стаса смягчились, скулы чуть округлились, из глаз исчез растерянный ужас ребёнка, падающего в бездну. Он похож на прежнего себя, что обманчиво, потому что прежним ему уже не бывать. Никому не бывать.

— На детской площадке порезалась, — честно отвечает Наташа. — Лагерь ужас какой запущенный, все ржавое, железки торчат.

— Ой, так тебе надо вакцину от столбняка колоть, если ржавое, — оживляется Стас. — Помнишь, у Анютки в классе был мальчик…

Голос у него срывается, он сглатывает, смотрит в стол. Бездна в глазах возвращается. Игорь не выдерживает, заказывает пива.

— Пей, пей, я за руль сяду, — говорит Настя, разлучница. Это из-за неё тогда Игорь всё бросил и помчался из своей налаженной жизни в новую, оставляя за бортом жену, детей, родной город, карьеру и семнадцать лет брака.

Настя успокаивающе гладит Стаса по плечу, видно, что уже подружились. Наташа смотрит в себя — ревности никакой нет. Как будто и её самой уже больше нет, есть остаточное эхо, по инерции еще обладающее физическим телом. Она отхлёбывает невкусный теплый кофе, смотрит Насте прямо в глаза, так и не определившись, что бы ей хотелось сказать.

«Если бы ты, сука, Игоря не увела из семьи, если бы он остался с нами, то, возможно, мы бы вместе спасли Анюту, или сразу уехали туда, где никого не надо спасать?» или «Спасибо тебе, если бы Игорь тогда не уехал с тобой в Волгоград, он бы давно уже лежал мёртвым в безымянной могиле, а Анюта бы погибла все равно?»

Настя отводит взгляд, видно, что она тоже еще не определилась с тем, что могла бы сказать в ответ.

— Я ребёнком ездила в «Рассвет» несколько лет подряд, — говорит она. — И в последнюю смену, после которой лагерь закрыли. Столько воспоминаний…

— Почему закрыли-то? — спрашивает Игорь и заказывает второе пиво. Настя вздыхает, кладет руку на бугрящийся живот.

— Плохо там стало. Страшно. Странно. Вода капала… ниоткуда. Окна бились сами. Деревья гнули ветки… — Настя смущается. — Нет, не могу объяснить. Думаю, может и не было ничего? Я была такая впечатлительная, мне в предпоследнюю смену там девочка одна рассказала про сома-людоеда, так я до сих пор иногда боюсь в воду заходить. Она так хорошо рассказывала, зараза! Не помню, как её звали, а про сома на всю жизнь запомнила. Еще помню, что она пропала в конце смены. Её сначала вроде искали, а потом милиция сказала, что она сбежала с каким-то мальчиком. У нее семья была неблагополучная, в школе проблемы, было от чего бежать. А я за неё боялась сильно, мне всё казалось, что с ней что-то плохое случилось. Но я за всех всегда переживаю…

Настя смотрит на Наташу, извиняясь, и та вдруг понимает — вправду переживает, вправду всех любит. И Игоря, и ребенка во чреве, и Стаса уже полюбила, и ее, Наташу, полюбит, если она позволит.

Наташа улыбается ей, кивает, прощает. С реки налетает ветерок, треплет ее волосы, нежно целует в обе щеки.

— Да что ж с тобой делать, если руки из задницы растут! — говорила повариха тетя Маша в четвёртый раз за день. — Как же ты жить-то будешь, Лера Пивкина?

Лера мрачно выбирала из лужи борща на полу белые острые осколки фаянсовой тарелки. Их отряд дежурил по столовой и она в который раз убеждалась, что к подаче еды и расстановке бьющихся предметов категорически не приспособлена.

— Иди ведро возьми за дверью, там тряпка плавает, затри тут по-быстрому, — приказала тетя Маша. — И шевели булками, вон уже два отряда на подходе, жрать хотят.

Лера толкнула дверь столовой, вышла за ведром. Третий и шестой отряды действительно уже подошли и толпились у входа. Все были голодные после пляжа, нетерпеливо переговаривались.

— Эй ты, из первого отряда, а обед скоро начнётся?

— Пивкина, борщ или суп сегодня будет?

— Чую котлеты, Лер, котлеты же, да?

Лера торопливо подняла ведро — тяжелое, полное грязноватой воды, повернулась затащить его в дверь, и чуть не выронила — в спину ей уперся взгляд, чёрный от злобы и жадного, нетерпеливого желания погубить. То же чувство, что и несколько дней назад, ночью. Она охнула, ухватилась за дверь — не хватало еще ведро разлить на входе, тетю Машу она сейчас боялась больше, чем неизвестного врага. Лера медленно повернулась, но взгляд исчез, чужая злая воля больше не была направлена на нее. Просто толпа ребят — мальчики, девочки, голодные, нетерпеливые. Вожатые стояли чуть поодаль — красивая Светлана с косой, худой высокий Петя, он учился в медакадемии, смуглый красавец Арсен, веселый голубоглазый Саша Заикин, про которого говорили, что его брат-близнец погиб в Афгане, и с тех пор он страшно кричит во сне. Саша поймал Лерин взгляд, подмигнул.

— Тяжёлое ведро, Лерочка, давай помогу. И пару слов хотел тёть Маше сказать перед обедом, дай-ка я с ведром за компанию проникну в ее царство.

Среди гомона, звона тарелок и оглушающего запаха столовских котлет, Лера убирала ярко-красную лужу борща с серого кафеля и гадала — почему же ей так страшно, и не попросить ли маму в родительский день её отсюда забрать.

Отжимая тряпку в мутной воде, она решила, что всё равно останется — потому что, уехав, больше не увидит Диму и тогда точно затоскует навеки. Потому что не бывает любви сильнее, чем то, что она чувствует, глядя на него и слушая его тихий хрипловатый голос. Просто не бывает.

Заместитель мэра, статный красавец в сером костюме, говорит с эстрады уже минут пятнадцать. Из них четырнадцать его никто не слушает. Эстраду подновили перед тем, как открыть и заселить лагерь, но высоко на заднике по-прежнему прибиты обрывки выцветших лент, кусок старого ватмана, сквозь разводы которого еще можно прочитать «мы в ответе за…». Наташа гадает, каким было последнее мероприятие на этой эстраде. Спектакль по Экзюпери или демонстрация гражданской сознательности? Соседка, Алинка, толкает ее локтем.

— Твой-то вон стоит, смотрит. Глаза, как у брошеной собаки.

Наташа поворачивается, встречается взглядом с Димой Фирсовым, которого уже несколько дней старательно избегает. Он курит под деревом и смотрит на Наташу с тоскливым вызовом. Он трезв и, очевидно, не вполне этому рад.

— Он не мой, — говорит она, отворачиваясь. — Хочешь, так забирай.

— Подумаю, — смеётся Алина. Наташа знает, что ночами она слезает с кровати и подолгу стоит на коленях, смотрит на небо за окном и истово молится за мужа, который где-то далеко и не по своей воле ходит с тяжелым автоматом. Иногда плачет, очень тихо, чтобы никого не разбудить.