Юлия Фаро - Прощай, гуня-кандальник

Любка оказалась в тёплой бревенчатой избе. Она с удивлением рассматривала интерьер, напомнивший ей экспонаты краеведческого музея под названием "Крестьянский быт девятнадцатого века"...

* * *

Но тут в мозгу что-то щёлкнуло, словно тумблер переключился, и она вдруг увидела себя ученицей второго класса в синем платье из далёкого школьного детства и белых колготках, держащей за руку соседку по парте Леночку Листову.

Вертя головами, они шли по залам городского музея в растянувшемся строе одноклассников. Сзади них, хихикая и толкая друг друга, двигались Юрка Гастропод и Лёнька Ниткин, а впереди - Ирка Коркина с толстой и вечно жующей Милицей Хайфиц. Даже на экскурсии толстушка умудрялась украдкой доставать из висящей через плечо сумочки маленькие круассанчики и втихаря засовывать себе в рот.

Мальчишки периодически толкали в спину то Любочку, то Леночку и, тыкая пальцами в выставленные экспонаты, беспричинно смеялись, зажимая руками рты.

Любочка только крутила головой с тугими замысловатыми косичками, закрученными над ушами наподобие рожек, и не могла понять, что так веселит Юрку и Лёнчика.

- Останавливаемся! - скомандовала классная руководительница Серафима Андреевна, подняв руку над головой. - Дети, сейчас я познакомлю вас с экскурсоводом, Марией Павловной, она расскажет нам увлекательные истории...

Хайфиц остановилась так резко, что Любашка с размаху налетела на её упитанную спину.

- Дура! - прошипела Хайфиц.

- Сама дура! - разозлилась Любаня.

Все засмеялись.

- Люба! Кандальникова! - прикрикнула классная руководительница, - Прекрати разговаривать, слушай экскурсовода!

В этот момент раздался зычный голос музейной работницы:

- Перед нами - крестьянский дом. Основное пространство избы занимала печь. В иных избах создаётся впечатление, что сама изба строилась вокруг печи. В большинстве изб печь располагали сразу справа у входа, устьем к передней стене, к окнам. Рамы окон окрашивали краской. Затем на раму натягивали паюсный мешок рыб, и тогда окно называли паюсными. Иногда использовали бычий пузырь - а порой и слюду - тогда окна назывались "слюдяными". Остекление в привычном нам виде использовалось крайне редко...

* * *

Неожиданно Любка выпала из "экскурсионной реальности" и очутилась в старинной избе.

Тусклый свет от скупого зимнего солнца с трудом проникал в дом. Она тут же закрутила головой, желая получше рассмотреть окошко, находящееся у неё за спиной.

- Слюдяное! - чувствуя, как расплывается в улыбке, удовлетворённо убедилась она вслух, разглядывая неровные пластинки мутноватой слюды, вставленные в разнокалиберные рамки.

Но больше всего её удивили мелкие картинки, изображающие цветы и зверей, да непонятные крючочки и чёрточки, нанесённые прямо на прозрачную поверхность.

Она захотела дотронуться до загадочных изображений, но застыла в ужасе, увидев перед глазами не свою руку, а маленькие грязные пальчики с обгрызенными ногтями в обрамлении чёрной каёмки.

- Нравится?! - произнёс над ухом низкий хриплый голос. - Дай-ка я тебя разгляжу, девонька.

Две руки обхватили её поперёк туловища и подняли под самый потолок.

Любка хотела возмутиться, но вместо этого визгливо закричала чужим голосом и принялась болтать в воздухе ногами.

- Она самая! Да горластая какая! - одобрительно отозвался незнакомый дядька. - Голодная, поди? Сейчас кашей накормлю...

- С сахарком? - словно против своей воли, детским тонким голоском спросила Любка.

- Ух ты, сластёна, - хохотнул мужик. - Так и звать тебя стану - Лукерья, Луша... Сладкая, значит... А моё имя - Зосима-колдун, я теперь тебе вместо отца и матери буду.

Зосима был далеко не молодым, однако статью да силой отличался завидной. Седые до плеч густые волосы разделены ровным пробором. Борода округлая и шелковистая. Брови - вразлёт, а под ними глаза... Прозрачные, словно льдинки, смотрят строго, но девчонке-сиротке не страшно совсем.

- А там у тебя, дядька, что лежит?! - спросила Люба - наречённая теперь Лушей! - тыча пальчиком на лавку у печи.

- Ох, ты и глазастая! - хохотнул Зосима. - То - моя "Книга", я тебя по ней учить стану. В этой "Книге" многое прописано, чего простые смертные знать не должны. Тут тайные премудрости сохранены да колдунами приумножены. Там и про меня, и про тебя, и про всех, кому на роду написано чародеем стать...

Зосима степенно присел на лавку и, усадив около себя девочку, стал медленно листать страницы, пододвинув поближе "Книгу".

- Глянь! - удивилась девчушка. - Там и картинки! Это как в церкви, что ли? Лики святые?

- Лики, - кивнул колдун. - Всех тех, кому небесным жребием суждено быть причастными к тайне великой. Всяк портрет на страницах этих в разное время писан и на новое рождение обречён. Вот, смотри на эту картинку!

- Красивая! - восхищённо пробормотала девочка. - Ты её знаешь?

- Теперь знаю! Ты это! - рассмеялся Зосима. - Смотрю на тебя и глаз оторвать не могу! Вот за тобой вослед - опять девка, а уж за ней - парень.

- А если сюда ещё ликов намалевать? - не унималась Луша-Люба.

- Кто на такую дерзость сам по своей воле отважится - будет стараться нас со свету сжить...

- Так страшно... - вдруг заплакала сиротка. - Украдут "Книгу" - сгинем мы...

- Не печалься! Мы на то и рождены, чтобы знания колдовские постигать да "Книгу" беречь.

- Украдут! Украдут! - упрямо шептала девочка.

- Раз такое чуешь, то знай - будет тем ворам наказанье! И избегнуть злого рока смогут только те, кто вернёт рукопись кровным владельцам. Так мой дальний предок - грек-алхимик Зосима Панополитанский, в честь которого меня этим именем нарекли - завещал. Добыл сей чародей могущественный камень, чтобы всякое вещество в золото обращать, а когда истинную суть постиг, то растворил его да впустил в кровь свою. А передать всемогущую кровь можно, лишь опоив ею другого. Только потом ждать придётся, когда эликсир вновь созреет, чтобы волю хозяина исполнять. Поняла чего?

- Дай мне, дядька, скорее этой крови хоть капелюсечку, - жалобно попросила Любка, ощущая себя маленькой замухрышкой Лушей.

- Придёт время - поделюсь, не печалься, - колдун прижал к себе девочку и поцеловал в терпко пахнущую макушку.

- Свят, свят, свят! - запричитала бабка в ветхом полушубке, испуганно переминавшаяся с ноги на ногу у дверного проёма. - Страсти господни! Прости меня, господи, грешную и помилуй.

- Ты ещё здесь, старая?! - Зосима сверкнул гневными очами из-под густых бровей на крестьянку. - Хватит причитать, оставила девчонку - и ступай... Бери муки половину куля и уходи. А если скажешь кому, что здесь слыхала - изведу тебя порчей кишечной!

- Дык, кому скажу? - засуетилась бабка, схватив мешок. - Мне и болтать-то не с кем! Я ж у помещика Листова заместо няньки у дочери его новорождённой. С дитём целыми днями... Только ей песни пою да сказки сказываю... Прощевай, Зосима.