Юлия Фаро - Прощай, гуня-кандальник

- В полиции, - нагло соврала Люба. - Вызывали по делу об убийстве Листова.

- Да ты что?! - воскликнула свекровь и плюхнулась на кухонный диванчик у окна. - Так и я приехала потому, что Мартов этот - бывший твой хахаль - ко мне на дачу вчера наведывался.

- Зачем? - удивилась Люба.

- Так и я вот думаю - зачем? Сказал, что с Алексеем нужно переговорить. Мол, был неподалёку и заглянул. Хитрит, сволочь, ой чувствую, хитрит... Причём тут моя дача? С какого перепугу он вздумал Лёшеньку там искать? Тебе это странным не кажется?

- Не знаю... К нам он не приходил, - задумчиво проговорила Любаша.

- А тебя сегодня о муже не спрашивали? - принялась выпытывать Раиса Ивановна. - Вот прямо и не упоминали о нём?

- Нет, - Любка чувствовала, что вот-вот себя выдаст, и принялась с большим старанием натирать сковороду.

- У свекрухи твоей пистоль в сумке, - раздался над ухом голос Гуни-кандальника. - Смешное орудие. Я таких раньше и не видывал.

- Что? - забыв о предосторожности, громко переспросила Люба.

- Пистоль!

- О муже, говорю, не спрашивал в полиции? - свекровь приняла вопрос Любы на свой счёт.

Слава богу, что Гунин ответ про пистоль не услышала!

- Ерунда какая-то, - отозвалась девушка и посмотрела рассеянным взглядом на каждого из собеседников.

- Ладно, толку от тебя, как от козла молока, приеду, когда сын вернётся, - объявила Раиса Ивановна, снимая фартук.

- Вы что, и пообедать не останетесь? - из вежливости спросила Люба.

- Я не ем засохший кефир и сырое мясо, - крикнула Раиса Ивановна из прихожей и громко хлопнула дверью.

Пристыженная Люба, выпила стакан воды и поспешила в магазин. Через сутки вернётся муж, нужно продуктов купить...

От волнения она забыла упаковать и спрятать ножик, поэтому теперь Егорий шествовал рядом с ней вдоль длинных рядов полок супермаркета.

- Мать честная! Это что ж за изобилие такое? - только и слышала она его изумлённые возгласы. - А браги, а браги да вина сколько?! И всё в бутылях да с картинками... О-хо-хонюшки... А мне ни отведать, ни пригубить! Вот они муки! Видит око, да зуб неймёт! Ах ты, батюшки! А это что ж, куры?! Да не бывает таких курей огромадных! Вы их что, со свинками скрестили? А хлебов сколько? Зачем столько зараз печь? Заплесневеет ведь! - сокрушался кандальник.

- Наш хлеб не плесневеет - в нём химических добавок столько, что месяцами хранится может, - пояснила Любаша.

- Вот и я говорю, - отозвалась высокая дама в широкополой шляпе со сверкающей брошью на тулье и тёмных солнцезащитных очках, закрывающих половину лица. - Во всём подлог, везде подлог. И если ты чего-то лишилась - то не стоит и искать.

С одной стороны - облик дамы был схож с маскарадным костюмом для Хэллоуина: тёмное длинное платье с рукавами, закрывающими до половины кисти рук; неуместная для похода в супермаркет шляпа; тёмные очки. Но с другой стороны - все детали гардероба были не из дешёвых и сидели на незнакомке как влитые, вызывая у окружающих скорее восхищение, а не глумливые усмешки.

Люба стояла как вкопанная. Она ничего не видела кроме зловещего мерцания кристалла над головой говорившей.

- Следуй за мной, Люба! Не пытайся сопротивляться моей воле, просто иди за мной.

На негнущихся, словно одеревеневших ногах Любка как заворожённая покинула магазин. Она не помнила и как рассчиталась на кассе, и как, не мигая и глядя в одну точку, сложила покупки в шелестящий пакет, и как оказалась на перекрёстке у самой кромки тротуара.

- Не стой, иди вперёд! - снова раздался незнакомый голос. - Жизнь твоя бессмысленна и бесполезна. Ты никогда не родишь детей! Смотри на светофор! Твой свет - красный! КРАСНЫЙ!!!

Гуня понимал, что ещё чуть-чуть, и Любушка - его единственная правнученька - погибнет прямо у него на глазах. Призрак кричал до хрипоты, размахивал прозрачными руками, отталкивая говорившую его девочке страшные слова злую бабу.

Но Любка никак не реагировала, никак не отзывалась на его крики.

В сердцах он дёрнул себя за ворот шёлковой рубахи и, встряхнув кудрявой головой, пронзительно запел. Застонал, зарыдал, вкладывая в каждое слово столько боли, что стоящие рядом люди вдруг почувствовали сильнейшую энергию его горя, да такую, что остаться равнодушными было просто невозможно.

Людям казалось, что вроде ничего и не происходит - остановилось несколько человек у проезжей части и смотрят на мигающий жёлтый - но до того им всем стало не по себе, что хоть волком вой.

- Спускается солнце за степи,

Вдали золотится ковыль...

Надрывая хрипящие связки, голосил невидимый Егорий и вытирал красным рукавом текущие по впалым щекам слёзы.

- Люди добрые! Помогайте мне! Эй, бабоньки, мужики! Неужто дадите девке смерть принять?! - и тут же запел вновь с удвоенной силой:

- Колодников звонкие цепи

Взметают дорожную пыль.

Динь - бом, динь - бо м -

Слышен звон кандальный.

Динь - бом, динь - бом -

Путь сибирский дальний...

И произошло небывалое! Время словно остановилось!

Стоящие поблизости люди, подчиняясь какой-то неведомой силе - которая высвободила из их душ доброе и светлое чувство любви к ближнему - начали петь в голос:

- Динь - бом, динь - бом -

Слышно там и тут:

Нашего товарища

На каторгу ведут ...

И самое удивительное, что многие из прохожих останавливались и тоже подхватывали песню.

Машины, рванувшие стайкой от перекрёстка, затормозили, а водители, открыв окна, с недоумением смотрели на происходящее.

- Динь - бом, динь - бом ...

- разносилось со всех сторон улицы.

- Сдуреть можно! - присвистнул таксист, высунув седую голову. - Хор Пятницкого, твою мать! Нашли, блин, место для концерта! - он громко посигналил, а вслед за ним и остальные водители нажали на клаксоны.

От такой какофонии Любочка пришла в себя и беспомощно заозиралась по сторонам, но только дамы в шляпе рядом с собой она уже не увидела.

- Что это было, Гуня? - еле ворочая языком, спросила Любка, как только они зашли в подъезд дома и оказались в лифте. - Неужели гипноз?

- Я, мил моя, мудрёным словам не обученный, - помолчав, отозвался прапрадед. - Но по-простому, по-деревенски скажу... Навела на тебя чёртова баба ведьмин морок. Да так, что ты и меня слышать перестала. Свезло нам, что запеть я придумал. Да ещё свезло, что не перевелись в нашем государстве чувствующие да жалостливые люди! Услышали их чистые душеньки, как моё нутро к ним обращается, и помогли мне по доброте своей! Дай бог им счастья и здоровья! - и он истово перекрестился...