Карен Макквесчин - Проклятие Гримм-хауса [litres]

Хэдли решила, что с неё довольно.

– У амёбы вообще нет мозгов!

Тётя Шарман сказала сестре:

– Позволь мне с этим разобраться. – Она похлопала Хэдли по ногам. – Хэдли, дорогуша. Мы знаем, как тебе сейчас нелегко. Ты, наверное, скучаешь без родителей. Обычно дети без них скучают. И к новому месту, конечно, надо привыкнуть, – она возвела глаза к потолку, как будто вспоминала заученный текст. – И конечно, без еды дети худеют. Поэтому мы прощаем тебя за то, что иногда ты упрямилась.

– Как насчёт всегда упрямилась? – прошипела сквозь зубы тётя Максин.

– Сестра! – тётя Шарман прижала палец к её губам и снова обратилась к Хэдли: – Мы хотим, чтобы ты знала, что получила наше прощение.

– Хорошо, – сказала Хэдли. – Значит, я могу пойти пообедать?

– Не сегодня, – сказала тётя Шарман. – Но завтра, после того как ты станцуешь, мы тебя угостим тем, что осталось.

– Но я подумала… – Хэдли замолкла, но всё же решилась: – Я подумала, что вы пришли, чтобы извиниться и пригласить меня к столу.

– Извиниться?! Ты подумала, что мы пришли извиниться?! С меня довольно! – взорвалась тётя Максин и напустилась на сестру: – А что я тебе говорила? Только прогнись перед этими малявками, и они верёвки из тебя начнут вить! – она так заломила руки и отвернулась с таким видом, словно от одного вида Хэдли ей делалось дурно. – Неблагодарная!

– Ох, Максин, – укорила сестру Шарман и подалась к Хэдли: – Она не это имела в виду, дорогуша. Она просто съела лишнего за обедом, и от несварения у неё плохое настроение. Я всегда говорила, что она слишком любит набить живот.

– Терпеть не могу, когда ты так говоришь! – возмутилась Максин. – Это очень грубо – называть набитым животом совершенно определённое медицинское заболевание. Я страдаю от того, что имеет официальное название – вздутие кишечника. Это весьма серьёзное недомогание, и шутки здесь неуместны! Ты должна проявить сочувствие, – и она похлопала по бурчавшему животу.

– Ну что же ты, – обратилась тётя Шарман к Хэдли, – скажи ей, как ты сочувствуешь её страданиям, и между нами снова будет мир.

– То есть я должна пожалеть её за то, что она объелась? – громко уточнила Хэдли.

– Это будет очень мило с твоей стороны.

– Но её же никто не заставлял обжираться! – возразила Хэдли. – И к тому же я голодна. С какой стати мне её жалеть?

– Шарман, это бесполезно, – сказала тётя Максин. – У этого ребёнка отсутствуют даже крохи простой человечности. Она полностью лишена сочувствия.

– Тссс, – тётю Шарман нисколько это не смутило, и она снова погладила Хэдли по плечу. – В каждой семье бывают разногласия, но я думаю, что мы сейчас очень удачно поговорили. Ну же, Максин, теперь следует перейти к общим объятиям.

У тёти Максин сделалась такая кислая физиономия, что на миг Хэдли понадеялась, что она откажется, но старуха всё же подалась вперёд. И между двумя сёстрами Хэдли обнаружила себя в кольце жёстких недружественных рук. Ничего похожего на тепло и любовь семейных объятий Брайтонов, к которым она привыкла. От этих объятий воняло грязным бельём из прачечной, а ощущение было как от холодных прутьев детского турника на игровой площадке.

Наконец тётя Шарман отодвинулась и погладила Хэдли по голове.

– Ну скажи, разве ты не довольна, что мы навестили тебя на сон грядущий? Я очень рада, что нам удалось так мило поговорить и объясниться. Завтра всё будет хорошо. Я уверена.

– Надеюсь, – ответила Хэдли.

Тётки встали, и Хэдли почувствовала, что к освободившимся ногам прилила кровь. Тётя Максин выскочила первой, а тётя Шарман задержалась на пороге.

– Доброй ночи, милая девочка. Увидимся утром.

– Доброй ночи.

Дверь захлопнулась, и снова Хэдли осталась одна в темноте.

Этой ночью Хэдли дождалась, пока тётки заснут, и соорудила на кровати из подушки и одеяла подобие спящей фигуры. Отступила и оценила результат. Сойдёт, пожалуй. Если не присматриваться, вполне похоже на то, что кто-то тут лежит.

Она подошла к окну и сделала ещё одну, последнюю попытку. Конечно, оно заперто. И не просто на обычную задвижку, а на замок, к которому нужен ключ. А снаружи за стеклом чернели толстые металлические прутья. Даже если разбить стекло, через решётку не пролезешь.

Затаив дыхание, Хэдли приблизилась к двери и повернула ручку. Тихо, тихо, тихо. Она замерла и прислушалась. Было слышно, как в другом конце коридора храпят тётки. Звуки были такие громкие, что их не заглушали даже закрытые двери. Тётя Максин грохотала, как поезд в тоннеле, а тётя Шарман свистела, как паровозный свисток. Хэдли прикрыла дверь и прокралась по коридору к лестнице.

На первом этаже девочка бесшумно скользила мимо комнат, как настоящая балерина. Несмотря на кромешную тьму, она сразу находила нужное направление. Первым делом она проверила обе двери и все окна. Как и следовало ожидать, всё было надёжно заперто. Как и наверху, каждое окно было забрано декоративной решёткой, на случай если кому-то удалось бы разбить стекло. Гримм-хаус был неприступен, как средневековая крепость. Наконец Хэдли сдалась и отправилась на кухню в поисках еды. На крышке ледника красовался засов. Раньше его не было. И буфет тоже оказался под замком. Незапертыми оставались лишь полки с посудой – конечно, там не было ничего съестного. В одном из ящиков она нашла конфетку: вроде бы мятный леденец. Но стоило положить его в рот, Хэдли почувствовала такую вонь, что едва успела выплюнуть эту гадость в раковину.

Снаружи за окном окружающий мир походил на гигантский серый купол, накрывший дом. Ни луны, ни звёзд, ни уличных фонарей. Однако она явно слышала звуки: металлический скрежет и щелчки, как от огромного чайника. Не успела девочка сосредоточиться – почему-то этот шум казался знакомым, – как снова воцарилась полная тишина, заставлявшая сомневаться, слышала ли она что-то или ей почудилось.

Она навалилась на раковину – похоже, от голода Хэдли готова была глодать собственные руки, – как звук послышался вновь. Снаружи. Шелест и какое-то позвякивание. И непонятно откуда. Словно звуки окружали её со всех сторон.

– Да что же это такое? – вырвалось у неё.

– Не спится? – вкрадчивый голос раздался с ближней полки. Сердце ушло в пятки, но тут же знакомо мигнули изумрудные глазки, и девочка поняла, что это снова жучиха из подвала. – Это я, Игла. Помнишь?

– Помню, – прошептала Хэдли. – Но лучше тебе уйти. Сейчас нельзя разговаривать. Они услышат и проснутся.