Стефани Майер - Солнце полуночи [litres]

Я слушал, холодный и неподвижный, и старался напоминать себе, что с Беллой все будет хорошо. Что я могу прямо сейчас встать и вернуться к ней. Что Элис видела, как ее глаза вновь откроются через каких-нибудь тридцать шесть часов. Через день, ночь и еще день.

Но все это казалось сейчас ни при чем. Потому что только я виноват во всем, что она вынесла.

Я засмотрелся в высокие окна в противоположной стене, наблюдая, как ночная чернота неба постепенно уступает место бледной серости.

А потом я сделал то, чего не делал уже сто лет.

Сжавшись в комок на полу, неподвижный в агонии, я… стал молиться.

Я молился не своему Богу. Я всегда интуитивно понимал, что для таких, как я, нет божества. Бессмертным нет смысла иметь богов, мы сами вывели себя из-под любой божественной власти. Мы создали свою жизнь, и единственной силой, достаточной, чтобы отнять ее, была сила тех, кто подобен нам. Землетрясениям не сокрушить нас, потопам не утопить, огонь слишком медлителен, чтобы настигнуть нас. Про серу и разговора нет. Мы – боги в собственной альтернативной вселенной. В мире смертных и в то же время над ним, не в рабстве у законов этого мира, а лишь подчиняясь собственным.

Бога, которому я мог бы принадлежать, не существовало. Не к кому было возносить мольбы. Карлайл считал иначе, и, возможно – всего лишь возможно, – для таких, как он, делалось исключение. Но я не он. Я запятнан, как все мое племя.

Поэтому я молился ее Богу. Потому что если в ее вселенной есть некая высшая, благая сила, тогда, конечно, конечно же , эта сила, будь то он или она, тревожится за самую отважную и смелую из своих дочерей. А если нет, тогда в такой сущности нет никакого смысла. Я должен верить в то, что Белла имеет значение для ее далекого Бога, если он действительно существует.

И я молил ее Бога дать мне силы, в которых нуждался. Я понимал, что сам не настолько силен – недостаток понадобится восполнять извне. С предельной ясностью я вспомнил видения Элис, в которых брошенная Белла стала тенью самой себя – блеклой, опустошенной, с осунувшимся лицом. Вспомнил ее боль и кошмары. Мне ни разу не удалось представить себе, что моя решимость не сломается, не рухнет оттого, что мне известно о ее горе. Не мог я представить себе этого и сейчас. Но должен был решиться. Должен был познать силу.

Я молился ее Богу, изливал всю боль моей проклятой, пропащей души, чтобы он – или она, или оно – помог мне защитить Беллу от меня самого.

Элис предвидела момент, когда Белла наконец откроет глаза. Побыть с ней наедине до того, как она успеет поговорить еще с кем-нибудь, мне требовалось по практическим соображениям: Белла понятия не имела о мерах, предпринятых нами для прикрытия. Разумеется, Элис и Карлайл могли позаботиться об этом, и Белле хватило бы сообразительности, чтобы разыгрывать амнезию, пока она не узнает все подробности, но Элис понимала, что мне надо не только прояснить ситуацию.

За долгие часы ожидания Элис познакомилась с Рене и сумела так обаять ее, что между ними установились близкие и доверительные отношения – по крайней мере, в представлении Рене. Именно Элис, точно рассчитав время, убедила Рене сходить пообедать.

Был второй час дня. Я закрыл жалюзи, отгораживаясь от полуденного солнца, но скоро я снова приоткрою их. Солнце уже заглядывало в окна с другой стороны больничного корпуса.

Едва Рене вышла, я придвинул свой стул поближе к кровати Беллы и поставил локти на край матраса рядом с ее плечом. Я не представлял, чувствует ли она, как проходит время, или ее разум все еще там, в проклятой комнате с зеркалами. Она нуждалась в утешении, и я знал ее достаточно, чтобы понимать, как мое лицо утешит ее. К худу или к добру, но мое присутствие ее успокаивало.

Она заворочалась как по расписанию. Ей и прежде случалось пошевелиться во сне, но это усилие было более осознанным. Она наморщила лоб, когда от напряжения ей стало больно, между бровями возникла маленькая тревожная галочка. Как мне часто хотелось, я легонько провел по этой галочке указательным пальцем, словно стирая ее. Она слегка разгладилась, веки Беллы затрепетали. Показания на мониторе свидетельствовали, что сердечный ритм чуть ускорился.

Она открыла глаза, снова закрыла. Предприняла еще попытку и зажмурилась от яркого верхнего света. Посмотрела в сторону окна, ожидая, когда привыкнут глаза. Теперь ее сердце билось еще быстрее. С трудом шевеля руками в проводах от мониторов, она потянулась к трубке под носом в явной попытке убрать ее. Я перехватил ее руку.

– Нет, не вздумай, – тихо произнес я.

Едва она услышала мой голос, стук ее сердца замедлился.

– Эдвард? – Голова у нее поворачивалась не так свободно, как ей хотелось. Я наклонился к ней. Наши взгляды встретились, и ее глаза, со все еще красными от крови белками, начали наполняться слезами. – Эдвард, прости меня, пожалуйста!

Когда она извинялась передо мной, боль возникала особенная, острая и пронизывающая.

– Ш-ш-ш… – перебил я. – Теперь все хорошо.

– Что случилось? – спросила она и наморщила лоб, словно пытаясь разгадать загадку.

Ответ у меня был заготовлен заранее. Я продумал наиболее щадящее из возможных объяснений. Но вместо него у меня вырвались страх и раскаяние.

– Я чуть было не опоздал. Я мог опоздать.

Долгую минуту она смотрела на меня во все глаза, и я видел, как к ней возвращаются воспоминания. Она поморщилась, ее дыхание участилось.

– Я поступила так глупо, Эдвард. Я ведь думала, что моя мама у него.

– Он всех нас провел.

От волнения и спешки она нахмурилась:

– Надо позвонить Чарли и маме!

– Им звонила Элис. – Она вызвалась делать это вместо Карлайла и теперь болтала с Чарли по несколько раз на дню. Как и Рене, он был совершенно очарован ею. Я знал, что Элис собирается позвонить ему сразу же, как только Белла придет в себя. И радуется тому, что это должно случиться сегодня. – Рене здесь – ну, здесь, в больнице. Только ушла перекусить.

Белла поерзала так, словно собиралась вскочить.

– Мама здесь?

Я удержал ее за плечо. Она заморгала, растерянно огляделась по сторонам.

– Она скоро вернется, – заверил я. – А ты лежи смирно.

Но успокоить ее так, как я надеялся, не удалось. В глазах заметалась паника.

– Но что вы ей сказали? Как объяснили ей, почему я попала в больницу?

Я слегка улыбнулся:

– Ты оступилась на лестнице, скатилась на два пролета вниз и выбила стекло в окне.

Поскольку ее родители поверили в это – и не просто как в убедительное объяснение, а как в то, чего и следовало ожидать, – я счел себя вправе добавить:

– Согласись, правдоподобно.

Она вздохнула, но заметно успокоилась теперь, когда знала, чем оправдываться. Несколько секунд она разглядывала собственное тело, укрытое одеялом.