Стефани Майер - Солнце полуночи [litres]

– А по-моему, замечательное. О своем детстве я почти ничего не помню.

Ее насмешливая улыбка погасла, она свела брови.

– Наверное, это тяжело. И странно.

Пришла моя очередь пожать плечами.

– Я знаю только то, что есть сейчас. Беспокоиться уж точно не о чем.

Долгое время она молчала, обдумывая услышанное.

Я терпел ее молчание, пока мог, и наконец спросил:

– О чем ты думаешь?

Ее улыбка стала сдержаннее.

– У меня масса вопросов. Но я же знаю…

Мы закончили одновременно:

– …сегодня мой день.

– …сегодня твой день.

И засмеялись тоже синхронно, а я подумал о том, какую странную легкость чувствую, находясь рядом с ней. Просто рядом, достаточно близко. Опасность казалась далекой. Увлекшись, я почти не замечал боли в горле, хотя она так и не притупилась. Думать о ней просто не хотелось теперь, когда со мной была Белла.

– Удалось мне убедить тебя насчет Финикса? – спросила она после еще одной паузы.

– Пожалуй, понадобятся еще уговоры.

Она задумалась.

– Растет там одна разновидность акации – не знаю, как она называется. С виду как все остальные, сухая, колючая. – На ее лице вдруг отразилась острая тоска. – Но весной на ней появляются пушистые желтые цветы, похожие на помпончики. – Она показала, какого размера, раздвинув большой и указательный пальцы. – Пахнут они… изумительно. Ни с чем не сравнить. Еле уловимо, нежно – вдруг тончайший аромат приносит ветром, и через мгновение его уже нет. Надо было добавить этот запах в список моих любимых. Хорошо бы им ароматизировали свечи или еще что-нибудь. А еще закаты – они бесподобны, – продолжала Белла уже о другом. – Честное слово, здесь ты никогда не увидишь таких. – Она ненадолго задумалась. – Но даже в середине дня небо – самое главное. Не голубое, как здесь, когда его вообще видно. А ярче и бледнее. Иногда почти белое. И оно повсюду. – В подтверждение своих слов она обвела дугу вокруг головы. – Там столько неба! А если хоть немного отдалиться от городских огней, видны миллионы звезд. – Она грустно улыбнулась. – Обязательно посмотри на них как-нибудь ночью.

– По-твоему, это прекрасно.

Она кивнула.

– Но не для всех, наверное. – Она задумчиво помедлила, и я понял, что она вспоминает что-то еще, поэтому не стал ей мешать. – Мне нравится… минимализм тех мест, – нашла она определение. – Они откровенны. Ничего не скрывают.

Мне пришло на ум все то скрытое от нее, что есть здесь, и я задумался, означают ли ее слова, что она догадывается об этом, замечает незримо сгущающуюся вокруг нее тьму. Но в ее взгляде, обращенном на меня, не было оценки.

Больше она ничего не добавила, и судя по тому, как слегка опустила голову, ей вновь начало казаться, что она слишком уж разболталась.

– Ты, должно быть, очень скучаешь по тем местам, – предположил я.

Вопреки моим ожиданиям ее лицо не омрачилось.

– Поначалу скучала.

– А теперь?

– Пожалуй, привыкла. – Но улыбнулась она так, будто не просто смирилась с лесом и дождем.

– Расскажи про свой тамошний дом.

Она пожала плечами:

– Ничего особенного. Штукатурка и черепица, как я уже говорила. Один этаж, три спальни, две ванные. Особенно скучаю по моей маленькой ванной. Общая ванная с Чарли – неизбежный стресс. А там возле дома – гравий и кактусы. Внутри все винтажное, из семидесятых: стенные панели из дерева, линолеум, мохнатый ковер, пластиковые кухонные столешницы горчичного оттенка, все дела. Мама не поклонница ремонта и смены обстановки. Говорит, у старых вещей есть характер.

– А что насчет твоей спальни?

На лице у нее появилось такое выражение, что я невольно задумался, не напомнил ли ей ненароком шутку, которой сам не понял.

– Сейчас или когда я жила там?

– Сейчас.

– Кажется, там студия йоги или что-то в этом роде. А мои вещи в гараже.

Я удивленно уставился на нее:

– Что же ты будешь делать, когда вернешься?

Но ее, похоже, это не заботило.

– Как-нибудь затолкаем кровать обратно.

– А третьей спальни в доме нет?

– Там мамина мастерская. Потребовалось бы вмешательство свыше, чтобы освободить в ней место для кровати. – Она беспечно засмеялась. Я думал, она намерена проводить с матерью больше времени, но о жизни в Финиксе она говорила скорее как о прошлом, нежели о будущем. Я поймал себя на чувстве облегчения, но постарался ничем не выдать его.

– А какой твоя комната была, когда ты жила там?

Она слегка покраснела.

– Мм… неопрятной. Мне не хватает организованности.

– Расскажи подробнее.

На это она ответила взглядом «шутишь, да?», но я не отступал, и она выполнила мою просьбу, сопровождая объяснения жестами.

– Комната узкая. У южной стены односпальная кровать из пары, у северной под окном – комод, проход между ними довольно тесный. Там же еще небольшой стенной шкаф, и он был бы очень кстати, если бы я не устраивала внутри свалку, тогда он и правда мог бы считаться шкафом. Здесь у меня комната просторнее и порядка в ней больше, но только потому, что я еще не так долго занимаю ее, чтобы захламить.

Я старательно делал непроницаемое лицо, скрывая, что вид ее здешней комнаты мне прекрасно известен, а также удивление оттого, что ее комната в Финиксе была захламлена еще сильнее.

– Мм… – Она подняла взгляд, проверяя, жду ли я продолжения, и я кивнул, подбадривая ее. – Вентилятор на потолке не работал, только лампа включалась, поэтому на комоде у меня стоял здоровенный и шумный настольный вентилятор. Летом гул от него, как в аэродинамической трубе. Но спится под него гораздо лучше, чем под здешний дождь. Шум дождя недостаточно ровный.

Вспомнив о дожде, я взглянул на небо и поразился, заметив, что свет уже угасает. Я никак не мог понять, каким образом ход времени меняется, а само время словно сжимается, когда я с ней. Как вышло, что отпущенный нам срок уже истек?

Мой взгляд она истолковала неверно.

– У тебя кончились вопросы? – спросила она с явным облегчением.

– Ничего подобного, – возразил я. – Но скоро вернется твой отец.

– Чарли! – ахнула она, будто и забыла о его существовании. – Насколько уже поздно? – Она взглянула на часы на приборной панели.

Я присмотрелся к тучам: несмотря на их плотность, не составляло труда определить, где за ними прячется солнце.

– Сумерки… – произнес я. Время, когда вампиры выходят развлечься, когда нам незачем опасаться, что облака разойдутся и доставят нам неприятности, когда еще можно радоваться остаткам небесного света и не тревожиться, что они выдадут нас.

Опустив взгляд, я заметил, что она с любопытством изучает меня, уловив в моем тоне нечто большее, чем могли бы сказать слова.

– Для нас это самое безопасное время суток, – объяснил я. – И самое спокойное. Но вместе с тем – в каком-то смысле самое печальное… конец очередного дня, возвращение ночи. – Такое множество лет одной ночи. Я попытался отделаться от этой тоски, проскользнувшей в голосе. – Темнота настолько предсказуема, правда?