Ольга Елисеева - Триумфатор [litres]

Здесь они узнали, что армия Мартелла перевалила за хребты и движется на Вечный Город. Впереди у нее только Рубрикона – река отделяет Тоскару от собственно Лациума. Если легионы перейдут на земли республики, а сам командующий сохранит полный империй – безграничную власть – над ними, он станет преступником. Проиграет – место ему на кресте.

Один из его легатов Септимий Руф, сам назаретянин, отправился на поиски единоверцев, чтобы уговорить их присоединиться к войскам проконсула и идти на столицу, где так жестоко расправились с паствой Симона – и Сенат заявляет, что это только начало.

– Наконец-то! – воскликнул Фламм. – Хоть кто-то решил навести порядок! Беритесь за оружие, защищайте то, что дорого.

– Что ты говоришь! Мы не причиняем зла своим собратьям! – возмутилась Сабина.

– Много там, на трибунах было тех, кого ты назвала бы братьями, в момент травли! – гладиатор разговаривал с женщиной по-хозяйски, тоном ее супруга, мысли не допуская о возражении.

Они с Сабиной, хоть и пришли сюда вместе, еще ни разу не были друг с другом, испытывая какую-то заминку, неловкость, когда оставались наедине. О чем говорить? Как подступиться? И оба старались нарочитой деловитостью заглушить напряжение, не показать, что напряжение есть – никуда от него не деться.

Оба знали, что рано или поздно , поэтому на людях демонстрировали, что уже . Во всяком случае, Фламм нес за нее ответственность, и как-то так получилось, что за ее единоверцев в Кориолах тоже.

– Я сам готов начать обучение пригодных, – заявил он. – Пусть Марцедон встретит отряды воинов, а не стадо перепуганных овец.

– Мы не причиняем зла, – повторила Сабина. – Не хотим этого.

– Тут уж нет выхода, сестра, – подал голос один из сидевших за тем же столом камнетесов. – Твой муж дело говорит. Нас выгнали из собственных домов, травят, как зверей, у многих погибли близкие. Мы ни на кого не нападаем. Но если нас перебьют, некому станет даже говорить в Лациуме о Господе. Ты этого хочешь?

Нет, Сабина этого не хотела. Она держала Фламма за руку, и в этот момент остро жаждала с ним семьи, дома и детей. А если за этими детьми придут? Она видела множество ребятишек, которых едва не за ноги, как лягушат, выбрасывали из темницы на свет, под гогот толпы – в лапы леопардов или под ноги слонов.

– Хорошо, – прошептала женщина. – Не смею перечить. Вы правы, надо защитить хотя бы тех, кто остался.

Фламм одарил ее благодарным взглядом. Он сам – чужак, а она связана с этими людьми, имеет на них влияние, уже потому что побывала на арене в Вечном Городе и осталась жива.

Но и его они принимали, если не как собрата, то как кого-то очень близкого, кто уже с ними. Поэтому доверились его обучению. Бывший гладиатор посмеивался: хотел стать тренером в школе у ланисты, а кого тренирует? Вот судьба!

Паче чаяния, среди назаретян оказалось немало бывших солдат – из особо совестливых, из тех, кто считал себя с ног до головы в крови, и не хотел умереть злодеем. Это удивило Фламма. Но он понял логику. Им было не слишком приятно браться за старое, но они ему помогли и тоже принялись за обучение тех, кто отродясь оружия не держал.

– Скорее всего, город сдастся без боя, – пояснял Фламм Сабине. – Увидят, как много народу пришло, и откроют Марцедону ворота. А уж там он прекратит гонения твоих единоверцев. Поэтому и надо показать целую армию.

Она сосредоточенно кивала, а сама думала о превратностях судьбы: человек, с которым их когда-то связал кромешный грех, теперь спас ее и помогает спасти тысячи. Вот как Бог ведет! И еще ей было очень страшно за него: вдруг убьют?

В конце недели в Кориолы приехал Руф и был поражен воинственным видом единоверцев.

– Вы тут с ума посходили?

– Сам-то, – отвечали ему, имея в виду его воинское звание и теперешнее положение командира легиона.

– Я думал, вы тут сидите-трясетесь под корягой.

Но, как видно, и страх прекращается за каким-то пределом. Тем более что это были мужественные люди, уже вступившие в невидимую битву внутри себя, каждый поодиночке. Что же было терять, когда они вместе?

Руф тоже иначе взглянул на единоверцев. Многих, в отличие от него, приманили не чудеса, а глубокое внутреннее убеждение: иначе они не спасутся. Теперь, постоянно прощая, он набил на душе кровавые мозоли и понял больше, чем в тот момент, когда, по просьбе Симона, его в катакомбах защитила Нерушимая Стена.

Он очень мучился из-за тех гундов. Простил Юнии, ходил – собой гордился. А потом ужаснулся: чем гордится? что простил?

Нашел в себе силы, все ей рассказал, попросил прощенья. Только об одном умолял: не любить никого, кроме него. Не назвал проконсула, но именно о нем думал. Юния отлично его поняла и сказала так:

– С тобой осталась. Большего не спрашивай.

Он унялся. Простил ее и за то, что соблазнилась командующим: тот вон какой! Но все же не пренебрегла супружеским долгом, тянутся к нему, его считает мужем.

Проконсул тоже нуждался в прощении, хоть и не просил его. Для Авла попросить было труднее, чем взять город. Может, и хотел бы, но внутренняя гордость, глубокое убеждение в собственной непогрешимости, едва ли не гениальности – мешало.

Однако и его, бедолагу, Руф простил: надо же, как человек мучается! Места себе не находит! Отрастил гордыню, как хвост – ходит, об нее спотыкается. Сам себя запугал какими-то ужасами, боится пошевелиться. Такого человека легат может пожалеть, хоть тот и командир. Только вот жену ему не отдаст.

Юния и сама не собиралась уходить. Для себя все решила: скажет Авлу правду. Да, любила. Но теперь чувство стекло с нее, как вода в термах, обратившись в необъяснимое ощущение родства. Будто они вместе давным-давно, и понимают друг друга без слов.

Была ли это любовь? Скорее они оба по земной привычке перепутали одну душу на двоих с обыденным плотским желанием. Но разве не через плоть люди притягиваются? Не через плоть показывают, какие они на самом деле? Без прикрас?

Такой радости им не было подарено. Но, если не единая плоть и душа, то хоть единый дух.

И такое бывает.

Не на счастье.

Не на страдания.

На обещание грядущего спасения.

А потому нельзя молчать. Авл понял это как-то в один момент. Ехал-ехал, думал-думал, тряхнул головой, придержал лошадь. До Рубриконы было еще пара часов пути. Как раз удобно говорить, и Руф уехал в Кориолы: не заподозрит жену в чем-то лишнем.

Остальные стали проконсулу безразличны. Обычно он очень беспокоился о своей репутации. Но тут, если не сделает, сам себя уважать не сможет.

Дернул поводья, развернул коня, поехал в обоз. Знаком остановил молодых трибунов, собиравшихся последовать за ним. Никто не нужен.

Уже издалека заметил Юнию. Тоже верхом. Тоже молчаливая и хмурая. Выдалась минутка передохнуть. Обычно она металась мимо телег, отдавала распоряжения о скарбе.