Робертсон Дэвис - Убивство и неупокоенные духи [litres]

Гордость обходится дорого. Вероятно, именно поэтому Писание столь часто осуждает гордыню и числит ее первой среди смертных грехов. Гордость не дает Уильяму потребовать оплаты всей суммы. Он не унизится до признания, что ему нужны деньги для поддержания своей фирмы на плаву. Это было бы скупердяйством, а никто никогда не обвинял и не обвинит Уильяма Макомиша в скупердяйстве.

И он уменьшает суммы счетов насколько можно – это означает, что в итоге он урезает свою прибыль практически до нуля и что вся его изящная резьба, скрытые «ласточкины хвосты» и тончайшая отделка совершались к вящей славе Божией и – мелкая дополнительная деталь – к погибели его самого. Он проводит ночи за бесконечными подсчетами – а он слишком хорошо владеет счетом, чтобы не понимать, что лежит впереди. Разорение. Строители менее талантливые, не столь сведущие в математике, но не желающие урезать свои счета, не пострадают или пострадают не слишком сильно. Но Макомиш знает, что ему конец. Впрочем, нет, совсем не конец. Он может строить и дальше – возможно, даже лучше. Но ему придется взять кредит в банках, а он ненавидит кредиты – взяв кредит, он окажется во власти мелких людишек, которых презирает.

Но как говорится, дьявол не тетка. В данном случае речь идет не о персональном дьяволе Макомиша, благодаря которому он стал выдающимся человеком, но о Великом Дьяволе, Старом Рогаче, приведшем к падению столь многих гордецов.

Уильям, держась совсем не как проситель, вызывает на разговор мистера Бонда, влиятельного банкира и набожного веслианца, одного из представителей «старой гвардии» – он всегда слышно бормочет «Аминь» и «Хвала Господу» во время особо выразительных проповедей.

– О, мистер Макомиш, сейчас времена не такие благоприятные, как кажется, и мы вынуждены сильно осторожничать насчет кредитов. А вы ведь, конечно, просите долговременный заем. Лично я был бы только рад сделать вам одолжение, но как банкир… нет, боюсь, я никак не смогу объяснить это совету директоров. Ничего личного; просто у нас такая политика, вы же понимаете.

То же говорят мистер Мердок и мистер Никел, оба веслианцы, банкиры и старейшины прихода, для которого Уильям построил церковь. Ничего личного, просто у них такая политика. Политика – это священно.

Как раз в это время Уильям встречает на Колборн-стрит миссис Джулиус Лонг-Потт-Отт: она садится в изящное ландо, и Сэм Клаф, ее кучер, придерживает для нее дверцу. Она уже занесла ногу на ступеньку. Но поворачивается к Уильяму, приподнявшему шляпу:

– О, мистер Макомиш, я надеялась вас встретить! Я так хотела поздравить вас по поводу Церкви Благодати. Подлинно изысканное здание! Оно придает нашему городку совершенно иной вид! Теперь я еще сильнее горжусь, что именно вы строили мой дом.

– Очень любезно с вашей стороны, – отвечает Уильям. Но не улыбается.

Не видит ли кто, как он разговаривает с этой элегантной дамой, источающей ненавистный ему запах фиалковых духов? Если люди заметят, что он болтает с ней прямо на улице, не пойдут ли разговоры?

– Я подумала… – продолжает миссис Лонг-Потт-Отт. – Я иногда задумываюсь о том, что мне нужно вложить деньги во что-нибудь еще. Если вы когда-нибудь предполагали превратить свою фирму в компанию с ограниченной ответственностью – конечно, управление будет полностью в ваших руках, но со сторонним источником капитала, – я очень хотела бы это обсудить.

– Никогда не думал о подобной глупости, – резко отвечает Уильям.

Миссис Лонг-Потт-Отт понимает, что ей грубо отказали. Но она слишком умна и слишком богата, чтобы обижаться. Более того, она многое знает и многое предвидит – в городке ее называют «долгодумной». Она улыбается. У нее красивые зубы и прекрасные волосы, которыми восхищаются не только местные жители.

– Ну, значит, подумайте сейчас. – И она впархивает в ландо.

Вот ведь бесстыжая, думает Уильям. Делать такие предложения на улице! Пассивный партнер – вот как это называется. Все скажут, что Уильям Макомиш взял Луиду – сами-знаете-кого в пассивные партнерши! Какой срам! Страшно даже подумать, что скажет об этом Вирджиния, если услышит – даже если услышит, что он только согласился об этом подумать. Мужчина в роли пассивного партнера – это нормально, это бизнес. Но женщина! Деловой термин получает совсем иной смысл и порождает грязные сплетни.

А тем временем – разорение. Что еще остается?

Как часто бывает с людьми, которые полностью поглощены своей бедой, Уильяму не приходит в голову, что о его беде могут знать и другие. Но нельзя было ожидать, что его тайна останется тайной – ведь его уже знают во всех аптеках города, где он бывает регулярно, а кое-где даже дважды в неделю, с сильно засаленным рецептом от доктора Джорджа Хармона Вандерлипа, своего шурина. Фармацевты – большие сплетники: они знают, кто превыше всего доверяет печеночным пластырям, кто пьет тонизирующее средство «Перуна» от Женских Недомоганий (предположительно не догадываясь, что это, по сути, просто херес с добавкой горьких трав), кто предпочитает какое слабительное из шести десятков имеющихся в продаже. Популярность фармацевта среди знакомых держится на том, что он (якобы против воли) выдает эти интересные секреты. И еще аптекари знают, кто покупает морфий. Кто покупает его все время. Морфий продается без ограничений, хоть аптекарям и советуют отпускать его осмотрительно. Но если у покупателя бессрочный рецепт от хорошо известного врача, разве продавец в аптеке смеет задавать вопросы?

И потому все знают, что Уильям Макомиш – пожиратель опиума. Это выражение звучит кошмарно, зловеще, и городские сплетники его особенно смакуют. Конечно, Уильям не ест опиум. Он его также не курит и не пьет, в отличие от потребителей лауданума. Он его колет – по причине, которую он, а также доктор Джордж Хармон Вандерлип, его шурин, считают полностью уважительной. У Макомиша астма, причем с детства, и она все время обострялась, пока не стала невыносимой.

И вот настал роковой день, когда доктор Вандерлип, сделав Уильяму облегчающий укол в солнечное сплетение, сказал:

– Слушай, Уилл, чего я буду сюда бегать и колоть тебя каждый раз, когда у тебя приступ? Я дам тебе рецепт с неограниченным сроком действия и шприц, а что надо делать – ты уже сам знаешь. Держи минимальную дозу, никак не больше семи гранов в день. И конечно, только когда нужно. Ты разумный человек, ты справишься.

Но Уильям не справился. Стресс, связанный с бизнесом, возбуждение от сознания, что он творит свою лучшую работу, пытка семейной жизни – от всего этого приступы учащаются; великий храм еще не построен, а Уильям уже принимает до тридцати гранов в день, иногда и больше. Ему это нужно, чтобы не оплошать, – он часто чувствует, что тупеет, а ведь для расчетов ум должен быть острым, как никогда. Иногда у него дрожат руки, а дрожащими руками скрытый «ласточкин хвост» не смастерить. И желудок не в порядке: его мучает кислая отрыжка, причем когда он не ел и рыгать ему нечем. Природная раздражительность Уильяма выходит из-под контроля, и он огрызается, порой против собственного желания. Едва ли не самый мучительный из его недугов – запор; Уильям пьет весьма рекомендуемое слабительное, которое должно прочищать желудок на раз-два, но оно не действует, и в строении, деликатно именуемом «маленьким домиком», он тщетно тужится, опасаясь, что сейчас у него что-нибудь лопнет или сердце не выдержит.