Михаил Кормин - Красная река, зеленый дракон [litres]

– В некоторой степени. Можешь считать, что тебя теперь чипировали. Но скорее это как усилитель. Приемник, что ли… Понимаешь, Константин, тут очень сложно говорить о каких-то аналогиях. Поэтому я и пытаюсь узнать, что произошло тогда, после того, как ты смог уйти от призрака фашиста. Ведь если ты этого не помнишь, не понимаешь – тебе этого никто не расскажет.

– Я бы не сказал, что смог. Просто, прекратилось одно и началось что-то другое. От меня там ничего не зависело.

– А если зависело? Как с железкой этой, ведь для кого-то она просто значок, а для кого-то и нет – вон, как паренек тот за нее тогда держался. Но сама-то она от этого не изменилась ведь, и металлом так и осталась. И так же и ты. Вот это-то и нужно понять. Тебе, в первую очередь. Если ты уже стал частью луу ногоон, пусть и очень странным образом. И оказался там, куда никто до тебя не проникал. А звездочка, как сейчас мне видится, просто сохранила на себе отпечаток того времени, когда она была чем-то большим для мальчика, который итальянцу леща дал хорошенько. Форма это на самом деле пустота. Как в случае с тобой, участковый. И вот если эта форма чем-то наполняется, то тогда и возникает возможность пройти через потоки Тени.

– …и Вы тоже?

– Что тоже?

– Там, в этом пространстве, как говорите, не были и не знаете, что там вообще?

– А я-то каким образом мог туда попасть? Я, если ты помнишь, и сам туда не ходил, и тебе туда не пускал.

– У меня распоряжение было.

– Ну, вот именно по этой причине тебя в качестве возможного преемника и выбрали. Ответственный очень. Даже чересчур, иногда.

– Никаким преемником я так-то быть не соглашался.

– На это, Костя, никто никогда не соглашается. Но нам надо, как Федотова и говорила, все это с краеведами и фашистами прекращать. Поэтому времени тебе один день. Медведев же не зря так активничать начал. С цыганами пойдем. Все вместе, и ты, и я, и Лиза. И все это закончим. А дальше как знаешь, если живым останешься.

– А что, Лиза уже определилась, что пойдет?

– Она давно уже определилась, в отличие от тебя, за свой полицейский быт цепляющегося, хоть и рука твоя шевелится слабо, и висикан… названия эти не выговоришь, язык сломаешь… Пятиконечник, звездочка на ней, в кожу вросла после ожога.

– Ну, значит, когда не станет этого призрака, то и закончится все, если его суметь как-то уничтожить?

– Да Костя, я же рассказывал тебе. Нет никакого призрака по сути, Дель-Фаббро этого! Что же ты не понимаешь-то никак. Есть некие возмущения в пространстве, которые именно ты и можешь прекратить!! – Бадмаев вскочил со стула, лицо его искривилось совершенно жутким образом, и Пивоварову показалось, что сейчас старик набросится на него. – Тебе день остается, день, а ты здесь все еще в допросы играть пытаешься! Я…

Договорить Петр Александрович не успел. Потому что в дверь начали стучать. Стучали громко. От этого стука дверь тряслась, так, как будто кто-то пытался ее выломать. Когда Бадмаев, в ярости метнувшись, отворил, на пороге стоял высокий небритый цыган, Нику, тот самый, которого свое время Лиза встретила на Дачной улице.

– Тебе-то чего надо здесь? Сколько раз говорил вам, чтоб не приходили, если ничего срочного!

– Хооозяин, – протянул Нику, прислонившись к дверному косяку, – мааама говорит, тебя позвать. Женщине тяжело. Та, которую привезли. К завтра не сможет быстро ходить. Надо чтобы порошок ты дал. Рану заживлять быстрее.

Бадмаев, ничего не ответив на слова Нику, не возвращаясь за стол, направился к своему шкафу. Извлек оттуда старый кожаный саквояж. Набросил на плечи свою шубу:

– Пошли. Вам я все это в руки не дам. Как в прошлый раз опять будет. Я потом неделю по порядку все разбирал.

На пороге Бадмаев обернулся к Косте, и проговорил, уже успокоившись:

– День тебе остается, Константин. Один день. Потом мы тебя берем с собой. И раз уж на твою долю выпало в Туони этой искупаться, как говорят местные – то тебе в нее обратно Кузнеца и отправлять. Оставаться в Солнечном Доме, думаю, ума у тебя хватит. Медведева с его эквилибристикой ты помнишь. Не сбегай.

И ушел, хлопнув дверью.

Сбегать Пивоваров не собирался. Он встал из-за стола, подошел к кровати. Лег и сразу же уснул.

Проснувшись, Костя понял, что сегодня что-то должно произойти.

Ощущение изменений в мире, готовых случиться именно сейчас, витало в воздухе, клубясь вокруг неподвижно лежавшего на темно-зеленом покрывале бывшего участкового. Тусклый желтый свет все так же наполнял маленькую каморку. Все так же стояли шкаф и стол. Но что-то должно было измениться. Бадмаева в комнате не было.

Костя встал. Скрипнула металлическая сетка кровати. Прошел по разноцветному коврику с квадратами и треугольниками. Отворил дверь. После сна голова была ясной. В коридорах Солнечного Дома никого не было. Но их наполняли звуки – голоса, скрипы, шорохи. Все то, что он слышал совсем недавно, когда старик в рыжей, почти красной шубе вел его мимо многочисленных комнат. К двери жилища Бадмаева подошли они, вроде бы, справа. Значит, туда, направо, и нужно было идти, чтобы вернуться к входным дверям и хотя бы немного подышать воздухом. В переплетенных ходах цыганского муравейника Косте отчего-то стало вдруг очень душно.

Пивоваров думал, что идти придется долго. И приготовился уже вспоминать дорогу, все повороты, ободранные стены, закрытие двери и куски разноцветной штукатурки на полу, которые могли бы стать ориентирами, оставшимися в памяти путеводными отметками. Но буквально через два поворота по коридору, у которого в этот раз не было никаких ответвлений и дверей, он очутился в холле. Том самом, в который вошел ночью после пожара вместе с Бадмаевы. Высокий потолок, пол из плохо подогнанных фанерных листов и множество черных прямоугольных дверных проемов в стенах – коридоры, ведущие неизвестно куда. Костя насчитал десять или одиннадцать. В углу большой комнаты, в потертом ветхом кресле сидела Лиза, читавшая какой-то пожелтевший от времени газетный листок. Одной ножки у кресла, в котором расположилась девушка, не было. Вместо отсутствующей ножки под сиденье кто-то подложил большой белый мешок, наполненный картошкой. Такие же мешки были свалены в кучу за спинкой кресла, напоминая гору грязного весеннего снега, сугроб, откуда-то взявшийся в доме. На стенах комнаты мерцали продолговатые люминесцентные лампы. Рядом с креслом, на полу, лежала винтовка.

Костя подошел к Лизе и уселся на один из мешков с картошкой.

– Ну как ты, Елизавета Федоровна?

Лиза, вздрогнув, подняла на него глаза, улыбнулась.

– Ничего. Сижу вот, отдыхаю. Старик приходил вчера, цыганкам мазь какую-то дал. Заживает очень быстро. Еще и пластырем заклеили. Желтым таким, как операционным. Не знаю, откуда он у них.