Роуз Сабо - Какие большие зубки [litres]

– Я сейчас спущусь, – сказала я. – Только оденусь.

Я не торопясь выбрала одежду и отправилась вниз. Не знаю, почему я так себя вела, ведь мне очень хотелось провести больше времени с grand-mère . Но я много раз возвращалась к зеркалу и то поправляла волосы, то разглаживала воротник блузки, все время думая о том, достаточно ли идеально я выгляжу. А еще я ждала, не появится ли что-то в зеркале. Но на меня глядело лишь мое собственное обеспокоенное лицо.

Прежде чем уйти, я сунула книгу и карты таро в ящик прикроватной тумбочки. Неразумно оставлять их валяться где попало, подумала я, хоть и не до конца понимала, от кого я их прячу и главное – зачем.

– Я бы хотела устроить званый ужин, – объявила grand-mère за завтраком, на котором кроме нас присутствовали мама и Лума. Отец с Рисом отправились в лес, проверить, как там дедушка Миклош, который так и не вернулся домой с прошлой ночи. А мама с Лумой по большей части молчали. Мама ела маленькими кусочками, в промежутках прикладывая к лицу влажный носовой платок, а Лума рассеянно ковыряла один и тот же кусок бекона, угрюмо глядя в окно.

– Званый ужин? – переспросила мама.

– Небольшой, – сказала grand-mère . – Я бы хотела пригласить самую влиятельную женщину в местном поселении и ее мужа. Кто они? И, быть может, этого вашего Артура?

На словах «вашего Артура» я покраснела.

– Думаю, тебе нужна миссис Ханнафин, – сказала я. – Хозяйка почты. А ее муж – владелец универмага.

– А мэра тут нет? Или старейшины?

– Городок маловат для этого, – сказала я. – Я не видела, чтобы кто-то, кроме миссис Ханнафин, раздавал другим указания. Разве что бабушка Персефона.

Grand-mère погрустнела.

– Знаю, не следует говорить плохо об усопших, – начала она. – Но меня очень беспокоит то, как она к вам относилась. Меня злит одна только мысль о том, что вы были заперты здесь в одиночестве.

Лума издала глубокий горловой рык.

– Теперь это уже не важно, – сказала я. – Где бы она сейчас ни находилась, надеюсь, она счастлива.

– Что ж, нельзя же целую вечность держать дом закрытым для гостей.

– Миклошу нездоровится, – сказала мама. Ее голос звучал так, словно в горле у нее пересохло. – Не думаю, что он готов принимать гостей. В окружении посторонних он может быть немного вспыльчивым.

Grand-mère вздохнула.

– Это я заметила, – сказала она. – Я его практически не вижу, а когда встречаю, он, кажется, расстраивается при виде меня. Быть может, мне стоило бы поговорить с ним и разобраться, что между нами происходит. – Она потянулась и тряхнула волосами в предвкушении; на мгновение она напомнила мне Луму, и я вспомнила, что она и ее бабушка тоже. – А потом уж пригласим гостей. Может, заодно подыщем Луме жениха.

– У меня вообще-то есть молодой человек, – сказала Лума.

Grand-mère насадила на вилку кусочек фрукта.

– Знаешь, – сказала она мне, игнорируя реплику Лумы, – а ведь все мои дочери познакомились со своими мужьями на моих приемах. Все, за исключением твоей мамы.

– У тебя есть и другие дочери? – удивилась я. У меня есть тети! Тети, которые еще не испытывают ко мне ненависти. Я представила их: разные версии меня, только постарше. Но grand-mère удрученно опустила глаза.

– Больше нет, – сказала она. – Война лишила нас всех очень многого.

– Они умерли?

Grand-mère кивнула.

– Прошу прощения, – сказала она и встала. – Мне нужно немного побыть одной.

Она вышла из-за стола. Длинный подол прошелестел у нее за спиной.

Я бросила взгляд на маму.

– Я ее расстроила? – спросила я.

Мама выглядела озадаченной. Я поняла, что она весь разговор думала о чем-то своем, и я выдернула ее из размышлений.

– Что? О, нет, – сказала она. – Ты не сделала ничего дурного.

– Я не знала, что у тебя были сестры, – сказала я.

– Это было очень давно.

Мне хотелось порасспрашивать ее подольше, но она встала из-за стола, взяла чашку с водой и плеснула себе на одну сторону лица. Полипы быстро всосали воду и потянулись к пустой чашке.

– Я приму ванну, – сказала мама. Она неуклюже обогнула стул и поплелась к выходу, держась за перекладину для картин на стене.

– Она побаивается grand-mère , – мрачно сказала Лума, когда мама дошла до лестницы. – Я это чую.

– Глупости, – сказала я. – Это же ее мама.

– Она ходит сухая, – сказала Лума. – Одетая. И почти не разговаривает.

– Может, она просто беспокоится.

– О чем?

– О том, что она нас позорит.

Лума нахмурилась.

– Говоришь в точности как она .

– Grand-mère не желает нам зла, – сказала я. – Она приехала издалека, покинула родной дом. Мы можем попытаться сделать так, чтобы она чувствовала себя комфортно.

– Заставляя маму страдать?

– С каких это пор тебя заботит, что кто-то страдает? – спросила я. – Знаешь, я нашла все те письма, что писала тебе из школы. Бабушка Персефона их прятала.

– Зачем бы ей это делать?

– Не знаю, но почему ты не догадалась хотя бы проверить? Ты просто сдалась. Вы все сдались.

Лума перебросила волосы через плечо. Такие густые, цвета белого золота. В гневе она выглядела прекрасно, величественно. Это меня раздражало.

– Ну, прости, – сказала она. – Откуда, по-твоему, мне было знать? Ты всегда поступала так, как сама хочешь. Почему я должна была предположить, что ты пишешь мне письма?

– Потому что ты моя сестра, – сказала я. – И ты даже не попыталась.

– Мы сейчас говорим вообще не о том. Ты вернулась.

– Я что, должна радоваться тому, что вы все обо мне просто забыли?

– Я попросила прощения, но тебе все равно, ты хочешь продолжать злиться. Почему?

– Ты выдумываешь, – сказала я. – А сейчас мне нужно поработать кое над чем в оранжерее, так что, если позволишь…

– «Если позволишь»? Ты даже выражаешься, как она.

Уходя, я чувствовала, как она взглядом прожигает дыру в моей спине. Она как будто ждала от меня каких-то действий. Но каких? Выгнать свою единственную оставшуюся в живых бабушку, потому что мама нервничает? Мне некогда беспокоиться обо всех Луминых прихотях, сказала я себе. Если хочет быть главной, пусть прилагает к этому усилия. Как я. Вот я делаю все, чтобы сохранить нашу семью. Можно ли сказать то же самое о Луме? Нет.

В детстве мы с Лумой были не разлей вода. Мы даже выглядели одинаково: бегали по дому в похожих ночных рубашках, залезали на колени к дедушке Миклошу и просили его показать нам его второе лицо, чтобы испугаться и с криком подпрыгнуть. А однажды Лума повторила за ним.

Проснувшись следующим утром, она показала мне свою постель, усыпанную ее молочными зубами, залитую кровью подушку и новые яркие волчьи зубы, жемчужинами сверкающие у нее во рту. Ведь именно после этого я ее покусала? Схватила сестру за руку и всадила свои тупые плоские зубы в ее плоть так глубоко, как только могла, в надежде, что, если я укушу достаточно глубоко, мои зубы тоже выпадут и вместо них вырастут настоящие.