Роуз Сабо - Какие большие зубки [litres]

Время для меня словно замедлилось: дедушка прыгнул на нее, в воздухе перевоплощаясь в волка. Он собирался ее убить.

– Дедушка! – заорала я. – Прекрати немедленно!

Его скрючило в воздухе, словно кто-то выкрутил ему позвоночник, и дедушка упал на пол, выгнувшись под неестественным углом. С трудом поднявшись на четвереньки, он посмотрел на меня, а потом на grand-mère .

– А теперь, – сказала она, – Миклош, я настаиваю…

Он кинулся прямиком на меня, и я закричала, заглушив слова grand-mère . Пока он летел на меня, в моей голове мелькнула мысль, что я не Заррин, потому что настоящая Заррин дралась бы когтями и зубами или по крайней мере огрела бы его вазой. А я только стояла, никак не противясь ему и зажмурившись перед неминуемой смертью. Его лапы ударили меня в грудь с такой силой, что я повалилась на пол.

Дедушка выскочил в зал и побежал в кухню, и я услышала, как Маргарет распахнула перед ним дверь на улицу. Он убежал.

У меня перед глазами стояла красная пелена. Я только сейчас поняла, что не могу дышать. В панике я несколько раз с трудом вздохнула. Воздух начал медленно наполнять мои легкие. Я еще секунду полежала на ковре, ошарашенная, вглядываясь в тени. На люстре не хватало хрустальной подвески. Как странно.

Grand-mère подбежала ко мне. Наклонившись, она потрогала мои щеки, затем прикоснулась к плечам и ладоням.

– Все чувствуешь? – спросила она. Я кивнула. – Ты не ранена? Можешь шевелить пальцами ног?

– Да, – сказала я. Вернее, попыталась. Откашлялась. – Да, я в порядке.

Она помогла мне сесть. Голова болела и кружилась. Спина ныла там, где я ударилась. Грудь болела от лап Миклоша. Мне хотелось зарыдать, но для рыданий мне не хватило бы воздуха.

– Ты спасла мне жизнь, – сказала grand-mère . – Я знала, знала, что ты мне родная. Знала, что я должна вернуться за тобой, даже спустя столько лет.

В порыве чувств она обняла меня так сердечно, так нежно, как ни разу до этого. Я почувствовала, как под ее платьем, под кожей что-то шевельнулось.

Оно извивалось, словно угорь: начиная сбоку, оно вильнуло в сторону руки и исчезло там. Я все еще была оглушена, и лишь поэтому не вздрогнула. Значит, она все же что-то скрывала, хоть я и не знала, что. Я не знала, что и думать, вернее, мыслей было так много, что все смешалось в кашу.

Я отодвинулась от нее. На шее, там, где дедушка Миклош атаковал ее, осталась рана. Длинный прямой порез, словно на ткани, но кровь из него не текла. Вместо этого края царапины были усыпаны необычными оранжевыми бусинками, словно древесным соком. Похоже на мою кровь, только гуще. Страннее.

– Я очень устала, – сказала я. – Думаю, мне надо прилечь.

Grand-mère помогла мне подняться в комнату, расстелила постель и укрыла меня одеялом. Потом поцеловала меня в макушку.

– Ты не представляешь, как долго я ждала тебя, – сказала она. – Ты не моя внучка. Ты – мое дитя, моя единственная живая дочь.

Она закрыла за мной дверь, и я осталась одна. Дедушка Миклош боялся ее и в страхе убежал в ночь. А сама она оказалась чем-то большим, нежели казалось поначалу. Эти две мысли преследовали друг друга в моей голове, и грудь сдавливало все сильнее и сильнее, словно они обвивали меня веревками.

Да, пусть она не обычная человеческая бабушка, но это же не делает ее плохой, убеждала я себя. Лума тоже не плохая. И дедушка – по крайней мере, не во всем. Может, я могла бы с ней поговорить. Ей незачем скрываться, от нас так уж точно. Может, если ей не придется прятать от нас свою тайну, она не будет так груба с Лумой и жестока с мамой.

Я была вымотана до предела; драка, а потом паника словно лишили меня чего-то. И я уснула.

Мне приснилось, будто мама стоит надо мной, мокрая после ванны, и смотрит, как я сплю. Капля воды упала с ее лба на мой, и я поняла, что это не сон, и села. Она попыталась уйти.

– Подожди, – сказала я. – Зачем ты пришла?

После приезда grand-mère я почти не разговаривала с мамой. Если ей не нужно было присутствовать на ужине или каком-то другом событии, она больше времени, чем обычно, проводила в ванной.

– Просто хотела тебя увидеть. Мне нравится на тебя смотреть. – Прозвучало так, словно она извинялась за это.

– Вернись, – попросила я. – Мне тебя не хватает.

Она подошла, села рядом со мной на кровать, и под ней начало расплываться влажное пятно. Она была завернута в халат, но он тоже промок. Мама выглядела лучше, чем в последние месяцы, все ее отростки ожили, колыхались. Симпатичные.

– Ты ведь не можешь слишком долго обходиться без воды, да? – спросила я.

– Mère всегда ненавидела эту мою особенность. – Она отвела взгляд, и полипы тоже опустились в сторону пола.

– Grand-mère тебя ненавидела?

Выражение ее лица изменилось. Она казалась испуганной.

– Нет, – сказала она с нервным смешком. – Не ненавидела! Я хотела сказать, это ее расстраивало. Она хотела для меня лучшего. Нет-нет, никакой ненависти. Боже, Элеанор. – Она попыталась встать. Я поймала ее за левую руку и пригладила взъерошенные полипы на тыльной стороне кисти.

– Ш-ш-ш, все хорошо, – сказала я. – Прости, мама, я не хотела тебя обидеть. Уверена, grand-mère тебя очень любит. Я просто удивилась.

Она снова села и позволила мне немного подержать ее за руку, но долго молчала. Все это время она делала короткие вдохи, словно собиралась что-то сказать, но не могла себя заставить. Наконец, она посмотрела на меня.

– Я правда очень люблю этот дом, – сказала она.

– Я знаю, мама.

– И нашу семью.

– Я тоже. – И ведь это не ложь, поняла я. Я больше не боялась их. – Думаю, grand-mère помогла мне это разглядеть.

Мама встала и улыбнулась мне.

– Я рада, что она помогла тебе в этом, – сказала она. – Правда, рада.

Я поняла кое-что о маме, чего не понимала прежде: она готова пожертвовать чем угодно, лишь бы сделать других счастливыми. И вслед за этим я поняла еще кое-что: присутствие grand-mère причиняет ей боль. Да, быть может, в мелочах, но все же боль. Мне хотелось сказать это маме, но я боялась, что, едва начав говорить, расплачусь и не смогу остановиться, как Маргарет, и буду рыдать, пока не затоплю весь дом. Поэтому я просто прижалась к ее влажному боку, и постепенно шевеление полипов под тканью халата перестало так уж сильно меня тревожить.

Когда мама ушла, я еще какое-то время не могла уснуть. Я слышала, как открылась дверь в кухне, слышала, как Рис, громко топая, поднялся по лестнице и с грохотом распахнул дверь своей комнаты. Снаружи, в лесу, выл дедушка Миклош. Мне хотелось побежать к нему, сказать, что… что мне жаль? Но мне было не жаль, что я помешала ему убить grand-mère , и, когда я попыталась сесть, боль в груди и в спине оказалась сильней, чем я ожидала. Я подумала, вдруг бабушка Персефона чувствовала то же самое, когда отослала меня из дома? Наверное, она думала, что защищает их от меня, от того, на что я способна. Впервые я задумалась: а что, если она была права?