Клайв Баркер - Проклятая игра [litres]

Здесь было еще две собаки, последние из них. Пожиратель Бритв быстро расправился с ними обеими. Сейчас он больше походил на работника скотобойни, чем на бывшего библиотекаря. Европеец поблагодарил его. Это оказалось легче, чем он ожидал.

– Теперь мне надо кое-чем заняться в доме, – сказал он Бриру.

– Мне пойти с тобой?

– Нет. Но можешь открыть мне дверь, если хочешь.

Брир подошел к задней двери и выбил стекло, затем протянул руку и отпер ее, пропуская Мамуляна на кухню.

– Спасибо. Подожди меня здесь.

Европеец исчез в голубом полумраке внутри жилища. Брир смотрел ему вслед, и, как только хозяин скрылся из виду, вошел в Приют следом за ним с улыбкой на изукрашенном потеками крови лице.

Хотя облако пара приглушало звук, Уайтхеду показалось, что в доме кто-то ходит. Вероятно, Штраус: в последнее время этот человек стал беспокойным. Уайтхед позволил векам сомкнуться вновь.

Где-то рядом он услышал, как открылась и закрылась дверь, ведущая в прихожую за парилкой. Он встал и окинул взглядом полумрак.

– Марти?

Ни Марти, ни кто-либо другой не ответил. Уверенность в том, что он вообще слышал дверь, поколебалась. Здесь не всегда было легко судить об услышанном. Об увиденном тоже. Пар сгустился, и он больше не мог видеть противоположную сторону комнаты.

– Там кто-нибудь есть? – спросил он.

Пар стоял мертвой серой стеной перед его глазами. Он проклинал себя за то, что позволил ему стать таким тяжелым.

– Мартин? – повторил он. Хотя ни вид, ни звук не подтверждали подозрений, он знал, что был не один. Кто-то находился очень близко, но не отвечал. Когда он заговорил, дюйм за дюймом дрожащей рукой потянулся по кафелю к полотенцу, сложенному рядом. Его пальцы исследовали складку, в то время как глаза были прикованы к паровой стене; в полотенце был пистолет. Его благодарные пальцы нашли оружие.

Он обратился к невидимому гостю вновь, спокойнее. Пистолет придавал ему уверенности.

– Я знаю, что ты здесь. Покажись, ублюдок. Я не позволю себя запугать.

В клубах пара что-то шевельнулось. Начались завихрения, они множились. Уайтхед слышал в ушах двойной стук собственного сердца. Кто бы это ни был (пусть будет не он, о Боже, пусть это будет не он), старик был готов. Затем пар без предупреждения разделился, убитый внезапным холодом. Уайтхед поднял пистолет. Если это Марти, затеявший дурацкую шутку, он пожалеет об этом. Рука, державшая пистолет, задрожала.

Наконец перед ним появилась фигура. В тумане она все еще выглядела расплывчатой. По крайней мере, до тех пор, пока голос, который он слышал сотни раз в своих пропитанных водкой снах, не сказал:

– Пилигрим .

Пар отступил. Европеец стоял прямо перед ним. Его лицо едва ли выдавало семнадцать лет, прошедших с их последней встречи. Выпуклый лоб, глубоко посаженные глаза – блестящие, как вода на дне колодца. Он так мало изменился, будто время в благоговейном страхе перед ним обошло его стороной.

– Садись, – сказал он.

Уайтхед не двинулся с места; пистолет по-прежнему был направлен прямо на Европейца.

– Пожалуйста , Джозеф. Садись.

Может, будет лучше, если он сядет? Можно ли избежать смертельных ударов с помощью притворной кротости? Или это мелодрама – думать, что этот человек опустится до драки? В каком сне я жил, упрекнул себя Уайтхед, если думал, что он придет сюда, чтобы поранить меня, пустить мне кровь? У таких глаз на уме не просто синяки.

Он снова сел. Он сознавал свою наготу, но ему было все равно. Мамулян не видел его плоти: его взгляд проникал глубже, чем жир и кости.

Теперь Уайтхед чувствовал на себе этот пристальный взгляд, и у него заныло в груди. Как иначе объяснить облегчение, которое он испытал, увидев наконец Европейца?

– Так давно… – вот и все, что он смог сказать: корявая банальность. Не прозвучало ли это так, словно он влюбленный, полный надежд и жаждущий примирения? Возможно, это было не так далеко от истины. Необычность их взаимной ненависти имела чистоту любви.

Европеец внимательно смотрел на него.

– Пилигрим, – укоризненно пробормотал он, глядя на пистолет, – в этом нет необходимости. И толку никакого.

Уайтхед улыбнулся и положил пистолет на полотенце рядом с собой.

– Я боялся, что ты придешь, – сказал он в качестве объяснения. – Вот почему купил собак. Ты же знаешь, как я ненавижу собак. Но я знал, что ты ненавидишь их еще больше.

Мамулян приложил палец к губам, чтобы Уайтхед замолчал.

– Я прощаю собак, – сказал он. Кого он прощал: животных или человека, который использовал их против него?

– Зачем тебе понадобилось возвращаться? – спросил Уайтхед. – Ты должен был знать, что я не обрадуюсь.

– Ты знаешь, зачем я пришел.

– Нет, не знаю. Честное слово, не знаю.

– Джозеф, – вздохнул Мамулян. – Не обращайся со мной, как с одним из твоих политиков. Я не хочу, чтобы меня пичкали обещаниями, а потом вышвыривали, когда в судьбе случится перемена. Со мной нельзя так обращаться.

– Я ничего такого не делал.

– Только не ври, пожалуйста. Не сейчас. Не сейчас, когда у нас осталось так мало времени. На этот раз, в последний раз, давай будем честны друг с другом и изольем наши души. Больше такой возможности не будет.

– А почему бы и нет? Почему мы не можем начать все сначала?

– Мы уже старые. И мы устали.

– Я – нет.

– Тогда почему ты не сражался за свою империю, если не из-за усталости ?

– Это твоих рук дело? – спросил Уайтхед, уверенный в ответе.

Мамулян кивнул.

– Ты не единственный человек, которому я помог разбогатеть. У меня есть друзья в высших кругах: все, как и ты, ученики Провидения. Они могли бы купить и продать полмира, если бы я попросил их об этом; они у меня в долгу. Но никто из них никогда не был таким, как ты, Джозеф. Ты – самый голодный и самый способный. Только с тобой я увидел шанс на…

– Продолжай, – сказал Уайтхед. – Шанс на что?

– Спасение, – ответил Мамулян и тут же рассмеялся, словно это была шутка. – Подумать только…

Уайтхед и представить себе не мог, что все будет так: тихий спор в белой кафельной комнате; два старика, обменивающиеся обидами. Переворачивающие воспоминания словно камни и наблюдающие, как вши убегают прочь. Это было гораздо нежнее и намного болезненнее. Ничто так не карает, как потеря.

– Я совершал ошибки, – сказал он, – и искренне сожалею о них.

– Скажи мне правду, – взмолился Мамулян.

– Это правда, черт побери. Прости. Чего еще ты хочешь? Землю? Компании? Что тебе надо?

– Ты меня удивляешь, Джозеф. Даже сейчас, в чрезвычайной ситуации, пытаешься заключить сделку. Какая же ты утрата. Какая ужасная потеря. Я мог бы сделать тебя великим.

– Я и есть великий.

– Ты знаешь, что это не всё, пилигрим, – ласково проговорил тот. – Кем бы ты был без меня? С твоим бойким языком и модными костюмами. Актером? Продавцом автомобилей? Вором?