Клайв Баркер - Проклятая игра [litres]

Уайтхед вздрогнул, и не только от насмешек. Пар за спиной Мамуляна стал беспокойным, словно в нем начали шевелиться призраки.

– Ты был никем. По крайней мере, имей смелость признать это.

– Я принял тебя, – заметил Уайтхед.

– О да, – сказал Мамулян. – У тебя был аппетит, стоит признать. Этого у тебя в избытке.

– Я был тебе нужен, – возразил Уайтхед. Европеец ранил его; теперь, несмотря на здравый смысл, он хотел нанести ответный удар. В конце концов, это его мир. Европеец был здесь чужаком: безоружным, без посторонней помощи. И он просил, чтобы ему сказали правду. Что ж, он услышит ее, невзирая ни на каких призраков.

– Зачем ты мог мне понадобиться? – спросил Мамулян. В его голосе прозвучало внезапное презрение. – Чего ты стоишь?

Уайтхед на мгновение задержался с ответом, затем начал выплескивать слова, не думая о последствиях.

– Чтобы жить для тебя, потому что ты был слишком бескровен, чтобы сделать это самостоятельно! Вот почему ты меня подобрал. Чтобы попробовать все через меня. Женщины, власть – все это.

– Нет…

– Ты выглядишь больным, Мамулян.

Он назвал Европейца по имени. Видали? Боже, как это легко. Он назвал ублюдка по имени и не отвел взгляд, когда его глаза сверкнули, потому что говорил правду, не так ли? Они оба это знали. Мамулян побледнел, почти выцвел. Утратил волю к жизни. Внезапно Уайтхед понял, что может выиграть противостояние, если будет достаточно умен.

– Не пытайся драться, – сказал Мамулян. – Я возьму то, что мне причитается.

– Что именно?

– Тебя. Твою смерть. Твою душу, за неимением лучшего слова.

– Ты получил все, что я был должен тебе, и даже больше, много лет назад.

– Мы так не договаривались, Пилигрим.

– Мы все заключаем сделки, а потом меняем правила.

– Это не игра.

– Существует только одна игра. Ты сам меня этому научил. Если я одержу в ней победу… остальное не имеет значения.

– Я получу то, что принадлежит мне, – сказал Мамулян со спокойной решимостью. – Это предрешено.

– Почему бы просто не убить меня?

– Ты знаешь меня, Джозеф. Я хочу, чтобы все закончилось чисто. Даю тебе время привести в порядок свои дела: закрыть бухгалтерские книги, упорядочить счета, вернуть землю тем, у кого ты ее украл.

– Я и не знал, что ты у нас коммунист.

– Я пришел не обсуждать политику, а сообщить свои условия.

Значит, подумал Уайтхед, до дня казни еще далеко. Он быстро выбросил из головы все мысли о побеге, опасаясь, что Европеец их вынюхает. Мамулян сунул изуродованную руку в карман пиджака и вытащил большой свернутый конверт.

– Ты распорядишься своим имуществом в строгом соответствии с этими указаниями.

– Как я понимаю, все отойдет твоим друзьям.

– У меня нет друзей.

– Ну и ладно. – Уайтхед пожал плечами. – Рад от него избавиться.

– Разве я не предупреждал тебя, что это будет обременительно?

– Я все отдам. Стану святым, если хочешь. Тогда ты удовлетворишься?

– Главное, чтобы ты умер, пилигрим, – сказал Европеец.

– Нет.

– Ты и я, мы оба.

– Я умру, когда настанет мой час, – сказал Уайтхед, – а не твой.

– Ты не захочешь уйти в одиночку.

Призраки за спиной Европейца начали волноваться. Пар забурлил из-за них.

– Я никуда не уйду, – сказал Уайтхед. Ему показалось, что в колыхании пара мелькают лица. Возможно, неповиновение было неразумным шагом, решил он. – Какой от этого вред?.. – пробормотал он и привстал, чтобы отогнать то, что содержал пар. Свет в сауне тускнел. Глаза Мамуляна светились в сгущающейся тьме, из его горла тоже лился свет, окрашивая воздух. Призраки благодаря ему обретали плоть, становясь более осязаемыми с каждой секундой.

– Остановись, – взмолился Уайтхед, но надежда была напрасной.

Сауна исчезла. Пар выпускал своих пассажиров. Уайтхед чувствовал на себе их колючие взгляды. Только теперь он почувствовал себя голым. Он наклонился за полотенцем, а когда выпрямился, Мамулян исчез. Он прижал полотенце к паху. Чувствовал, как призраки в темноте ухмыляются над его обвислыми сиськами, сморщенными гениталиями, неприкрытой нелепостью старой плоти. Они знали его в те исключительные времена, когда грудь была широка, мужское достоинство – дерзко, а плоть внушительна, будь то обнаженная или одетая.

– Мамулян… – пробормотал он, надеясь, что Европеец все же сумеет остановить это бедствие, пока оно не вышло из-под контроля. Но никто не откликнулся на его призыв.

Он неуверенно шагнул по скользким плиткам к двери. Если Европеец ушел, он мог просто выйти отсюда, найти Штрауса и комнату, где можно спрятаться. Но призраки еще не закончили с ним. Пар, потемневший до лилового цвета, немного приподнялся, и в его глубине что-то замерцало. Сначала он не мог понять, что это: неясная белизна, трепетание, словно кружащиеся снежинки.

Потом, откуда ни возьмись, подул ветерок. Он принадлежал прошлому и пах им. Пепел и кирпичная пыль; грязь на телах, немытых десятилетиями; горящие волосы, гнев. Но между ними вплетался еще один запах, и, когда Уайтхед вдохнул его, значение этого мерцающего воздуха стало ясным. Он оставил полотенце и закрыл глаза, но слезы и мольбы все прибывали и прибывали.

А призраки продолжали напирать, неся с собой аромат лепестков.

Карис стояла на маленькой площадке перед комнатой Марти и прислушивалась. Изнутри доносились звуки крепкого сна. Она на мгновение заколебалась, не зная, входить или нет, потом снова сбежала вниз по лестнице, оставив его спящим. Было слишком удобно скользнуть в постель рядом с ним, зарыдать в изгиб его шеи, где бился пульс, освободиться от всех своих тревог и умолять его быть сильным ради нее. Удобно и опасно. Это не было настоящей безопасностью, там, в его постели. Она найдет ее сама и в себе, больше нигде.

На середине второго лестничного пролета Карис остановилась. Темный коридор вызывал странное покалывание. Прохладный ночной воздух и нечто еще. Она ждала, тонкая как тень, на лестнице, пока ее глаза не привыкли к темноте. Возможно, ей следует просто подняться наверх, запереть дверь спальни и принять несколько таблеток, чтобы скоротать время до восхода солнца. Это было намного легче, чем жить так, как она, когда каждый нерв наэлектризован. В коридоре, ведущем на кухню, она уловила движение. Черная громада появилась в дверном проеме, затем исчезла.

Это просто темнота, сказала себе Карис, играет со мной злую шутку. Она провела рукой по стене, чувствуя под пальцами неровный рисунок на обоях, пока не нашла выключатель и щелкнула им. Коридор был пуст. Лестница за ее спиной – тоже. Как и лестничная площадка. Она пробормотала про себя «дура», спустилась по последним трем ступенькам и пошла по коридору на кухню.

Прежде чем она добралась туда, ее подозрения насчет холода подтвердились. Задняя дверь находилась на одной линии с кухонной, и обе были открыты. Странно, почти шокирующе видеть дом, который обычно герметично закрыт, открытым на ночь. Открытая дверь походила на рану в боку.