Говард Лавкрафт - Некрономикон. Книга запретных тайн [сборник litres]

На следующий день в одиннадцать часов утра я уже копал землю. День выдался солнечный, и это взбодрило меня. Я по-прежнему был в одиночестве: при одной только мысли поделиться с кем-нибудь пережитым меня охватывал страх еще больший, чем перед самой встречей с загадочным злом. Только необходимость заставила меня позже рассказать все Хэррису, да и то я пересилил себя лишь потому, что он слышал старые легенды и был хоть в какой-то степени расположен поверить мне. Переворачивая пласты вонючей черной почвы, я рассекал лопатой белые грибы и, видя, как из них сочится густая, желтая, похожая на гной жидкость, трепетал от мысли, что мне придется увидеть. Человеку не следует знать некоторые секреты земли, и тот, с которым я соприкоснулся, принадлежал, несомненно, к таковым.

Руки мои тряслись, но я неуклонно продвигался к цели и вскоре стоял уже в глубокой яме около шести футов шириной. Неприятный запах все возрастал, и я не сомневался, что вот-вот вступлю в контакт с дьявольской тварью, захватившей дом полтора века назад. Я не знал, в каком она предстанет обличье, какова ее форма, субстанция, какой объем она набрала за те годы, что похищала у людей жизненную силу. Прошло изрядно времени, прежде чем я выбрался из ямы, утрамбовал края и расставил по двум сторонам огромные бутыли с серной кислотой, чтобы в случае необходимости незамедлительно вылить их содержимое в зияющее отверстие. После этого я откидывал грунт только на две другие стороны, работая медленно и в противогазе: запах становился все непереносимее. Сознание близости к таящемуся подо мной неведомому монстру почти лишало меня рассудка.

Внезапно лопата вошла во что-то более мягкое, чем земля. Я задрожал от страха и хотел было выбраться из ямы, которая к тому времени стала мне по шею, но затем, собрав остатки мужества, начал осторожно, светя себе электрическим фонариком, соскребать лопатой верхний слой земли. То, что открылось моим глазам, напоминало протухший, полупрозрачный студень, тускло поблескивавший на свету. Продолжая счищать землю с желеобразной массы, я постепенно дошел до того места, где она закруглялась, и понял, что непонятная субстанция имеет форму. Очищенная мною часть дугообразно выступала массивной белесой трубой, расширенной на неровном изгибе до двух футов в диаметре. Я еще немного поскреб лопатой студенистую поверхность и… Не помню, как я очутился наверху, спасаясь от гнусной твари, помню только бешеную торопливость, с какой опрокидывал одну за другой тяжелые бутыли, выливая их едкое содержимое в зияющую кладбищенскую бездну с чудовищным монстром, чье гигантское плечо я только что видел.

Вряд ли мне суждено когда-либо забыть ослепительный зеленовато-желтый вихрь, взметнувшийся из потаенных глубин, залитых разъедающим потоком кислоты. Живущие на ближайших склонах люди долго вспоминали потом этот, как они говорили, желтый день, когда от якобы фабричных отходов, сброшенных в реку Провиденс, поднимались ядовитые испарения. Если бы они знали всю подноготную! По их словам, страшный рев, сотрясший округу, раздался из-за разрыва водопроводный трубы или неполадок в газовой магистрали. Насчет этого я тоже мог бы внести ясность. Рев и вправду был оглушительный, едва выносимый. Опорожнив четвертую бутыль, я потерял сознание – ядовитые пары проникли-таки под противогаз, а когда пришел в себя, все уже было позади.

Последние две бутыли, вылитые мною после обморока, никакого нового эффекта не дали, и, почувствовав, что с опасностью покончено, я стал зарывать яму. Только после полуночи земля в подвале сровнялась, теперь уже работать было не страшно – здесь все изменилось. Воздух больше не отдавал гнилью, странные грибы сморщились и распались, превратившись в безобидную серую труху, присыпавшую, как пеплом, подвальный пол. Навсегда канул в небытие один из самых чудовищных монстров, когда-либо терроризировавших землю, и если есть ад, эта тварь несомненно там. А я, бросив поверх засыпанной ямы последнюю лопату земли, смог наконец заплакать. Это были первые слезы, пролитые мною по незабвенному дядюшке. Первые – из многих.

На следующий год во взбегающем на холм саду вокруг заброшенного особняка не росли уже ни блеклая трава, ни странного вида сорняки, и вот тогда-то Кэррингтон Хэррис с легким сердцем сдал дом жильцам. У дома по-прежнему таинственный вид, но теперь это только придает ему особую прелесть. И мне, право, будет жаль, если его снесут и построят на этом месте галантерейную лавку или гостиницу. Прежде голые деревья, окружавшие дом, вдруг зазеленели и неожиданно принесли плоды – небольшие и очень вкусные яблоки. А в прошлом году на их шишковатых сучьях птицы свили свои первые гнезда.

1928

Интересуетесь, отчего я боюсь сквозняков, отчего меня пробирает озноб, едва я вхожу в холодную комнату, и отчего, когда вечерняя прохлада прогоняет тепло погожего осеннего дня, меня обуревают тошнота и отвращение? Кое-кто утверждает, что я реагирую на холод так, как иные – на неприятный запах. Не стану уверять, будто это впечатление ложно. Я расскажу вам о своем ужасающем приключении, а вы сами решайте, объясняет ли это странности моего поведения.

Было бы ошибкой полагать, что непременные спутники ужаса – темнота, тишина и одиночество. Я испытал его при ярком полуденном свете, среди лязга и грохота большого города, в тесноте и суете заурядной обшарпанной гостиницы с непримечательной хозяйкой, где я жил на одном этаже с двумя крепкими мужчинами. Весной 1923 года я устроился на скучную низкооплачиваемую работу в одном нью-йоркском журнале и, будучи не в состоянии оплачивать приличную съемную квартиру, принялся скитаться по дешевым пансионам в поисках комнаты опрятной и чистой, со сносной мебелью и сносной ценой. Вскоре выяснилось, что выбирать можно только меньшее из зол, а через некоторое время на Западной Четырнадцатой улице мне попался дом, внушавший не столь острое отвращение, как прочие осмотренные.

Это был четырехэтажный особняк из темно-коричневого песчаника, выстроенный, судя по всему, в конце сороковых годов и отделанный мрамором и деревянными панелями; их поблекшее великолепие свидетельствовало о прежней изысканной роскоши. В комнатах, просторных, с высокими потолками, с безумными обоями и нелепо вычурной лепниной, чувствовалась удручающая затхлость и витал душок странной стряпни; но полы были чистыми, постельное белье меняли с приемлемой регулярностью, а горячая вода не слишком часто оказывалась холодной или пропадала, и потому я счел это место годным для прозябания в ожидании лучших времен, когда ко мне вернется достаток. Хозяйка, неряшливая и только что не бородатая испанка по имени Эрреро, не изводила меня сплетнями и не пеняла за то, что я допоздна жгу электричество в своей гостиной на третьем этаже, а соседи за стеной были тихими и неразговорчивыми, чего и следовало ожидать от грубоватых испанцев, происходящих почти из самых низов. Лишь неумолчный шум уличного движения серьезно досаждал мне.