Говард Лавкрафт - Некрономикон. Книга запретных тайн [сборник litres]

В конце концов на углу Восьмой авеню я нанял какого-то случайно встреченного бездельника-оборванца снабжать пациента льдом из маленького магазинчика, представил его продавцу, а сам вплотную занялся поисками поршня и мастера, способного его установить. Мои старания не приносили плодов, и я бушевал не хуже отшельника, сознавая, как пролетают часы в бесплодных и напряженных телефонных переговорах и лихорадочных метаниях по городу туда и обратно на метро и наземном транспорте. Около полудня в самом городе, но на приличном расстоянии от центра я нашел подходящего поставщика запчастей и примерно в час тридцать пополудни прибыл туда, где снимал жилье, с необходимыми инструментами и двумя крепкими толковыми механиками. Я сделал все, что мог, и надеялся, что не опоздал.

Черный ужас, однако, опередил меня. В доме царил переполох, и сквозь гул проникнутых трепетом голосов я услышал, как кто-то глубоким басом читает молитву. Что-то сатанинское витало в воздухе, а жильцы, чуя запахи, распространяющиеся из-под закрытой двери доктора, перебирали четки. Нанятый мною бездельник, похоже, с воплями сбежал, глядя безумным взором, почти сразу после второй доставки льда; возможно, его подвело чрезмерное любопытство. Он, конечно же, не мог запереть за собой дверь, но теперь она была закрыта на ключ, по-видимому, изнутри. Оттуда не доносилось ничего, кроме зловещего мерного стука крупных капель.

Наскоро посовещавшись с госпожой Эрреро и рабочими и презрев страх, терзавший мою душу, я посоветовал выломать дверь, но хозяйка ухитрилась с помощью какого-то проволочного приспособления провернуть ключ снаружи. Перед тем мы открыли двери всех прочих комнат на этаже и настежь распахнули окна. Теперь, прикрывая носы платками, мы с трепетом вторглись в треклятую южную комнату, залитую теплым послеполуденным солнцем.

Темная скользкая полоса шла от открытой двери ванной к входу в апартаменты и дальше, к письменному столу, подле которого натекла мерзкая лужица. На столе, на клочке бумаги, заляпанном чем-то гадким, карандашом было что-то нацарапано, очень коряво, будто когтистой лапой, а по столу от торопливо начертанной предсмертной записки тянулось нечто вроде следа когтей. Дальше полоса вела к дивану и упиралась в нечто неописуемое.

Что находилось или когда-то находилось на диване, я не могу и не смею здесь сказать. Но вот что я с трепетом прочел на липкой бумаге, прежде чем достать спичку и сжечь ее до хрупкой корочки; вот что я в ужасе высмотрел после того, как хозяйка и двое механиков суматошно кинулись прочь из этого адского места, чтобы затем дать бессвязные показания в ближайшем полицейском участке. Эти тошнотворные слова казались почти невероятными при желтом солнечном свете, в грохоте грузовиков и шуме множества автомобилей, доносящемся снизу, с запруженной ими Четырнадцатой улицы, но, сознаюсь, тогда я им поверил. Верю ли сейчас… честно говоря, не знаю. Кое о чем лучше не размышлять; могу сказать только, что ненавижу запах нашатыря и вздрагиваю от резких дуновений холодного воздуха.

«Конец, – гласили уродливые каракули, – близок. Льда больше нет – тот человек взглянул на меня и убежал. С каждой минутой становится все теплее, и ткани не выдерживают. Думается, вы поймете, ибо я говорил вам о воле, сознании и сохранении тела после того, как откажут органы. Теория недурна, но так не могло продолжаться бесконечно. Началось постепенное ухудшение – его я не предвидел. Доктор Торрес все знал, но потрясение убило его. Он не пережил того, что ему пришлось сделать – поместить меня в странное темное место в соответствии с указаниями моего письма и заняться моим возвращением. Однако мои органы уже никогда не будут работать. Это пришлось сделать ради того, чтобы сохранить меня, ведь, как вы понимаете, тогда, восемнадцать лет назад, я умер».

К северу от архаического Кингспорта карабкаются к небу высокие и необычные с виду утесы, громоздя друг на друга террасу за террасой, пока самый северный из них не повисает в небе замерзшим серым облаком. Одинокая безрадостная вершина вонзается в бесконечное пространство, ибо там берег резко поворачивает в месте, где великая река Мискатоник вытекает из распростершихся за Аркхемом равнин, принося с собой лесные легенды и коротенькие, но необычайные воспоминания холмов Новой Англии. Мореходы Кингспорта взирают снизу вверх на этот утес, как мореходы прочих краев на полярную звезду, и отмеряют ночные вахты по тому, как он закрывает и потом открывает созвездия Большой Медведицы, Кассиопеи и Дракона. Среди звезд он на равных присутствует на тверди небесной, хотя и скрывается, когда туман укутывает звезды или солнце.

Некоторые из утесов мореходы любят, как тот причудливый камень, который именуют Нептуном-батюшкой, или тот, чьи столповидные ступени называют Мощеной Дорогой; но вот этого они опасаются – потому что он так близок к небу. Приближающиеся к берегу португальские моряки, завидев его, осеняют себя крестным знамением, a старики-янки твердо уверены в том, что подняться на него можно только ценой жизни, если таковое вообще возможно. Тем не менее на вершине утеса находится старинный дом, и вечерами люди видят огни за мелкими переплетами окон.

Дом сей находился здесь всегда, и как говорили люди, в нем обитал Тот, кто беседует с утренними туманами, поднимающимися из глубин, и, быть может, видит необычайные вещи в океане в те мгновения, когда кромка утеса становится краем всей земли и торжественные колокола бакенов вызванивают в белом неземном эфире. Так говорят они понаслышке, ибо на сем запретном утесе никого не бывает, a местные жители не любят наводить на него свои подзорные трубы. Летние гости-дачники, впрочем, исследовали его через собственные не знающие опаски бинокли, но никогда не видели ничего другого, кроме старинной, крытой седой дранкой островерхой кровли, карнизы которой спускаются почти до серого фундамента, и тусклых желтых огоньков в крохотных окошках, в сумерки выглядывающих из-под карнизов. Летние жильцы эти не верят в то, что Тот обитает в этом древнем доме уже сотни лет, однако не способны убедить в своей ереси ни одного природного жителя Кингспорта. Даже Жуткий Старец, беседующий со свинцовыми маятниками в бутылках, оплачивающий свой провиант столетней давности испанскими золотыми и хранящий каменных идолов во дворе своего допотопного дома на Водной улице, может сказать на сей счет лишь то, что так было уже, когда его дед был мальчишкой, то есть в непостижимой древности, когда губернатором Его Величества провинции Массачусетс-бей был то ли Белчер, то ли Ширли, то ли Паунолл, то ли Бернард.