Говард Лавкрафт - Некрономикон. Книга запретных тайн [сборник litres]

Начался он во время пламенеющего заката или на исходе дня в крошечном провинциальном городке Помпело у подножия Пиренеев в Ближней Испании. Год, судя по всему, относился к периоду поздней Республики, поскольку провинцией все еще управлял назначенный сенатом проконсул, а не претор, легат императора, а день как раз предшествовал ноябрьским календам. К северу от маленького городка вздымались окрашенные в пурпур и золото горы, и красноватый свет клонящегося к западу солнца таинственно озарял обступившие пыльный форум новые здания, сложенные из необработанного камня, и более старые, обмазанные глиной, и, чуть восточнее, – деревянные стены арены. Горожане – широкоплечие римские колонисты и косматые олатинившиеся туземцы, а также явные помеси этих двух разновидностей, все одинаково облаченные в простые шерстяные тоги, с вкраплениями легионеров в шлемах и чернобородых представителей местного племени васконов в грубошерстных накидках – собирались на немногих мощеных улицах и на форуме, одолеваемые смутной тревогой.

Сам я только что вышел из носилок, в которых носильщики (иллирийцы, судя по всему) спешно доставили меня из Калагурры, расположенной южнее, на другом берегу Ибера. Оказалось, что я квестор провинции, мое имя Л. Целий Руф, а вызвал меня сюда проконсул П. Скрибоний Либон, прибывший несколько дней назад из Тарракона. Воины были пятой когортой XII легиона; командовал ею военный трибун Секс. Аселлий; также из Калагурры, из своей постоянной резиденции, прибыл легат всей области Гн. Бальбуций.

Причиной сбора был гнездящийся в горах ужас. Когорту из Калагурры призвали объятые страхом горожане. Началось осеннее Грозное Время, и дикари в горах совершали приготовления к жутким обрядам, известным горожанам только по слухам. Этот очень древний народ обитал высоко в горах и говорил на отрывистом языке, которого васконы не понимали. Видели их редко, но несколько раз в год от них приходили низкорослые, желтокожие, косоглазые посыльные, похожие на скифов, и на языке жестов вели торг с лавочниками, а каждую весну и осень они отправляли на вершинах гор отвратительные обряды, и тогда их вопли и жертвенные костры вселяли ужас во всех сельских жителей. Это всегда повторялось в определенное время – в ночь перед календами Майи и в ночь перед ноябрьскими календами. Накануне этих ночей кто-нибудь из горожан исчезал, и больше о них никто никогда не слышал. Кроме того, ходили слухи, что местные пастухи и земледельцы настроены к очень древнему народу вовсе не враждебно и что перед наступлением полуночи, когда происходили эти отвратительные шабаши, немало крытых соломой хижин пустело.

В этом году ужас был особенно силен, ибо люди знали, что очень древний народ зол на Помпело. Три месяца назад пятеро низкорослых, косоглазых торговцев спустились с гор, и в стычке, случившейся на рынке, трое из них были убиты. Уцелевшие двое, не сказав ни слова, вернулись в горы – и осенью не исчез ни один сельский житель. В такой неприкосновенности чудилась угроза. Невозможно было представить, чтобы очень древний народ отказался от жертв на своих шабашах. Не верилось, что это действительно так, и селян мучил страх.

На протяжении многих ночей с гор долетал глухой барабанный бой, и наконец эдил Тиб. Анней Стилпон (наполовину местный по крови) послал к Бальбуцию в Калагурру за когортой, чтобы та пресекла шабаш в эту страшную ночь. Бальбуций, не особенно вникая, отказал на том основании, что страхи сельских жителей не имеют под собой оснований и что отвратительные обряды горцев не интересны народу Рима, если никто из римских граждан не подвергается опасности. Однако я, будучи, судя по всему, близким другом Бальбуция, не согласился с ним и заявил: глубоко изучив запретное темное знание, я верю, что очень древний народ способен наслать гнусную погибель на город, а он как-никак римское поселение, где живет значительное число наших граждан. Мать обратившегося за помощью эдила, Гельвия, была чистокровной римлянкой, дочерью М. Гельвия Цинны, прибывшего сюда с армией Сципиона. Поэтому я послал к проконсулу раба – шустрого невысокого грека по имени Антипатр – с письмами, и Скрибоний, вняв моим доводам, приказал Бальбуцию отправить пятую когорту под командованием Аселлия в Помпело; в канун ноябрьских календ ей надлежало с наступлением сумерек отправиться в горы, пресечь все гнусные оргии, какие там обнаружатся, и доставить в Тарракон на суд проприетора столько пленников, сколько удастся. Бальбуций, однако, заявил протест, и потому переписка продолжилась. Я раскрыл проконсулу так много, что он всерьез заинтересовался и решил лично разобраться в этом ужасе.

Кончилось тем, что он сам с ликторами и слугами отправился в Помпело; здесь ему сообщили довольно слухов, чтобы те произвели на него сильное впечатление и встревожили; он решительно настаивал на своем приказе пресечь шабаш. Желая получить совет того, кто изучал этот вопрос, он приказал мне сопровождать когорту Аселлия – и Бальбуций тоже отправился с нами с намерением и далее выступать против задуманного, ибо искренне верил, что решительные военные действия породят опасную смуту среди васконов, и кочевых, и ведущих оседлую жизнь.

Вот так мы все оказались здесь во время колдовского заката в осенних горах – старый Скрибоний Либон в тоге с пурпурной каймой (блики золотого света скользили по его блестящей лысине и морщинистому ястребиному лицу), Бальбуций в сверкающем шлеме и блестящем нагруднике (начисто выбритые губы сжаты в нескрываемом упорном несогласии), высокомерно ухмыляющийся молодой Аселлий в начищенных поножах и любопытная смесь горожан, легионеров, представителей местных племен, крестьян, ликторов, рабов и слуг. Сам я, кажется, был в обычной тоге и не имел никаких особых отличительных признаков. И над всем нависал ужас. Горожане и сельские жители не осмеливались говорить в полный голос, а люди из свиты Либона, проведшие здесь почти неделю, казалось, тоже заразились невыразимым ужасом. Сам старый Скрибоний глядел мрачнее тучи, и резкие голоса тех из нас, кто только что подошел, казались странно неуместными, будто звучали в месте смерти или в храме какого-то таинственного бога.

Мы вошли в преториум и начали нелегкое обсуждение. Бальбуций настаивал на своих возражениях; его поддерживал Аселлий, который, казалось, относился ко всем коренным местным жителям с невероятным презрением и при этом считал неразумным их будоражить. Оба воина утверждали, что лучше злить бездействием меньшинство, состоящее из колонистов и цивилизованных местных жителей, чем, искореняя ужасные ритуалы, навлечь на себя гнев вероятного большинства местных племен и селян.