Говард Лавкрафт - Некрономикон. Книга запретных тайн [сборник litres]

Я же, в свою очередь, вновь потребовал действий и предложил сопровождать когорту в любом походе, какой она для этого предпримет. Я напомнил, что варвары-васконы по меньшей мере непокорны и ненадежны, почему стычки с ними рано или поздно неизбежны, какую бы тактику мы ни избрали, что в прошлом они не показали себя опасными противниками наших легионов и что представителям народа Рима не пристало позволять варварам нарушать порядок, которого требуют правосудие и репутация Республики. Что, с другой стороны, успешное управление провинцией зависит, прежде всего, от безопасности и благорасположения цивилизованной части общества, чьими стараниями обеспечиваются местная торговля и процветание и в чьих жилах течет в основном наша италийская кровь. Эта часть хоть и составляет меньшинство, но она – тот надежный элемент, на чью верность можно положиться и чье содействие крепко-накрепко связывает провинцию с верховной властью сената и народа Рима. Наш долг и высшее благо – предоставить этим людям защиту, положенную римским гражданам, пусть даже (тут я бросил саркастический взгляд на Бальбуция и Аселлия) ценой некоторого беспокойства и усилий, а также краткого перерыва в игре в шашки и петушиных боях в калагуррском лагере. Мои изыскания избавили меня от сомнений в том, что городу и жителям Помпело грозит нешуточная опасность. Я прочел немало свитков из Сирии и Египта, а также из загадочных городов Этрурии и долго беседовал с кровожадным жрецом Дианы Арицийской в его храме в глубине леса близ озера Неми. В горах во время шабашей могло твориться страшное – то, чему не место в землях народа Рима; если бы мы допустили те оргии, что, как известно, творятся на шабашах, это весьма мало соответствовало бы обычаям тех, чьи предки при консуле А. Постумии казнили немало римских граждан за участие в вакханалиях, память о чем жива благодаря выгравированному в бронзе и доступному взору каждого senatus consultum de Bacchanalibus. Обнаруженный вовремя, прежде чем ритуал пробудит нечто такое, с чем не совладает железо римского пилума, шабаш легко остановить силами одной когорты. Задерживать следовало только непосредственных участников, пощадив многочисленных зрителей, что должно было существенно смягчить негодование симпатизирующих оргии селян. Короче говоря, и нормы поведения, и политика требовали решительных действий; я не сомневался, что Публий Скрибоний, памятуя о достоинстве и обязательствах народа Рима, останется верен своему плану и, вопреки настойчиво повторяемым возражениям Бальбуция и Аселлия, чьи речи подобали скорее провинциалам, чем римлянам, отправит туда когорту, которую я буду сопровождать.

Клонящееся к горизонту светило висело теперь очень низко, и весь притихший город, казалось, сковали призрачные зловещие чары. Наконец проконсул П. Скрибоний выразил согласие с моими словами и временно включил меня в когорту, наделив полномочиями центуриона primipilus ; Бальбуций и Аселлий изъявили согласие, причем первый с большей учтивостью, нежели второй. Когда на поросшие дремучим лесом осенние склоны гор спустились сумерки, вдали послышался омерзительный мерный бой странных барабанов; ритм его внушал страх. Отдельные легионеры выказали робость, но резкие окрики вернули их в строй, и вскоре вся когорта выстроилась на открытой равнине к востоку от арены. Либон, а также и Бальбуций решили лично сопровождать когорту; но оказалось чрезвычайно трудно найти местного проводника, который бы указал путь вверх через горы. Наконец молодой человек по имени Верцеллий из семьи чистокровных римлян согласился провести нас хотя бы через предгорья.

В сгущающихся сумерках мы выступили в путь; над лесом слева от нас повис тонкий серебряный серп нарождающейся луны. Пуще всего нас беспокоило то, что шабаш все же предполагалось начать. Слухи о приближении когорты не могли не достигнуть гор, и даже задержка с нашим окончательным решением не делала эти слухи менее настораживающими – а все же зловещие барабаны звучали так, словно у участников действа были особые причины оставаться безразличными к тому, что против них выступили войска народа Рима. Пока мы пробирались вверх по складке между горами, звук набирал громкость. По сторонам вздымались крутые лесистые склоны, и в свете наших покачивающихся факелов проступали причудливые стволы деревьев.

Все шли пешком, кроме Либона, Бальбуция, Аселлия, двух или трех центурионов и меня, но наконец тропа сделалась такой крутой и узкой, что всем всадникам пришлось спешиться; отряд из десяти человек остался охранять лошадей, хотя вряд ли какая-нибудь разбойничья шайка могла появиться здесь в такую страшную ночь. Время от времени нам чудилось, будто по ближнему лесу кто-то или что-то крадется, а спустя еще полчаса крутизна подъема и узость тропы сделали продвижение такого большого отряда – в общей сложности более 300 человек – весьма затруднительным и тяжелым. Затем с ужасающей внезапностью мы услышали страшные звуки, донесшиеся снизу. Их издавали привязанные лошади – они визжали, не ржали, а именно визжали – и там не было ни света, ни звука людских голосов, способных прояснить, что происходит. В тот же миг на всех вершинах над нами запылали костры, и стало казаться, что ужас затаился и впереди, и позади нас.

Высматривая впереди юного Верцеллия, нашего проводника, мы нашли только бесформенную груду в луже крови. В его руке был короткий меч, выхваченный из-за пояса субцентуриона Д. Вибулана, а на лице выражение такого ужаса, что самые стойкие ветераны, увидев его, побледнели. Он покончил с собой, услышав визг лошадей… человек, родившийся здесь и проживший в этих краях всю свою жизнь, знающий, что рассказывают шепотом про эти горы. Все факелы тотчас начали тускнеть, и крики испуганных легионеров слились с непрерывным визгом привязанных лошадей. Воздух стал ощутимо прохладнее, он остывал стремительнее, чем это бывает на пороге ноября, и его баламутили ужасающие колыхания, которые казались мне порождением взмахов огромных крыльев.

Когорта замерла, и, когда факелы стали гаснуть, я заметил нечто, показавшееся мне фантастическими тенями, очерченными в небе призрачным сиянием Via Lactea, когда они скользили через Персея, Кассиопею, Цефея и Лебедя. Затем внезапно с неба исчезли все звезды – даже яркие Денеб и Вега впереди и одинокие Альтаир и Фомальгаут позади нас. А когда факелы погасли, над потрясенной вопящей когортой осталось только пламя гибельных, ужасных жертвенных костров в вышине на горных вершинах; адское, красное, оно высветило силуэты колоссальных скачущих тварей, безумных и невероятно гнусных, о ком никогда не рассказывали даже шепотом фригийские жрецы или кампанские старухи в самых жутких из тайных сказаний.