Ричард Лаймон - Дикарь [ЛП]

Когда генерал упомянул, что она не мылась две недели, я понял, что это камень в мой огород. Меня это совершенно не устраивало, и я, натянув дождевик, вместе с Сарой побежал на конюшню. Я хотел стать Мэйбл другом, а не источником невзгод.

Мы запрягли Гаубицу в один из экипажей и под дождем поехали в сторону города. Именно это направление избирала Мэйбл каждый раз, когда уходила из дому. В предыдущие разы на земле обычно лежал снег, так что мы беспокоились, чтобы она не замерзла, несмотря на то, что всегда находили ее вовремя и в добром здравии. Я полагал, что небольшой дождь она вполне переживет, и не шибко за нее беспокоился.

До тех пор, пока не увидел ее.

Она валялась лицом вниз на обочине дороги между домом Форрестов и жильем ближайшего соседа. Даже издалека я заметил, что она не двигается. Но лужу я заметить не мог до тех пор, пока мы не осадили Гаубицу, спрыгнув на землю, поспешили к Мэйбл.

На самом деле это была не слишком большая лужа.

Не больше ярда в ширину и буквально пару дюймов в глубину.

Но Мэйбл хватило, чтобы утонуть.

А может, все было не так, и падала она уже мертвой, и просто угодила лицом в эту лужу.

Как бы там ни было, Мэйбл была мертва.

Я наклонился и перевернул ее. Она перекатилась с такой легкостью, словно в ее теле не было ни одной косточки. Лицо у нее было серое от грязной воды. Дождь обмыл его и стал натекать ей в рот. Глаза были широко открыты и пристально смотрели перед собой. Капли дождя били по ним, но она не моргала.

— Святый Боже, — пробормотала Сара.

Она прикрыла Мэйбл веки, затем я поднял обмякшее тело. Мэйбл была немного ниже меня и гораздо худее. Меня удивило, насколько она оказалась тяжелой. Кое-как я донес ее и водрузил в экипаж, уложив на задние сиденья. Мы забрались внутрь и направились к дому.

Мы не произнесли ни слова, не плакали и не ругались. В тот момент я как-то особенно не горевал. Скорее, я чувствовал себя напуганным, разбитым и виноватым в том, что мы не подоспели вовремя и не смогли ее спасти. А еще меня очень беспокоило, как генерал переживет потерю жены.

Как бы он на нее не жаловался, я полагал, что ее смерти он не обрадуется.

Коляску мы оставили перед крыльцом. Сара пошла первой, я последовал за ней с телом Мэйбл на руках. Генерала мы обнаружили в гостиной.

Он вскочил со стула. Рот его широко раскрылся и вновь захлопнулся. Не произнеся ни слова, он шагнул к нам и положил руку Мэйбл на щеку.

— Мне очень жаль, — сказала Сара, голос ее дрожал.

— Спасибо, что принес ее, дорогой. — Он скорбно взглянул на меня, кивнул и принял тело из моих рук. — Я уложу ее на кровать.

Мы так и стояли в молчании, пока он уносил ее. Я слышал, как потрескивают и шуршат в камине дрова, как ступени стонут под медленными шагами генерала.

Вскоре раздался выстрел.

Мы подпрыгнули.

Я тут же посмотрел на каминную полку. Револьвер генерала был там, на своем обычном месте.

Мы бросились вверх по лестнице.

Я знал, что мы там обнаружим, но все равно нужно было подняться и увидеть все собственными глазами.

Генерал и Мэйбл лежали рядышком на кровати. Могло показаться, что они прилегли поспать, если бы не кровавое месиво на изголовье позади генерала.

Мэйбл он держал за руку.

Другая рука свешивалась на пол.

Пистолета я не увидел.

Однако вокруг его правого тапка была обвязана петля.

Я шагнул к другому концу кровати. Веревка тянулась от ноги генерала к спусковому крючку винтовки, лежащей на полу. Ее, должно быть, сбросило отдачей.

Глава 22

УТРО И ВЕЧЕР

Сара была единственным живым их родственником, но у генерала и Мэйбл было множество друзей, которых надлежало известить о случившемся. Около тридцати человек почтили нас своим присутствием, в основном старики, многие с женами. Практически все явились при полном параде. Выглядели они великолепно: на боку висели сабли, груди были усыпаны медалями.

Поминальная служба проходила в местной методистской церкви. Один за другим пожилые джентльмены выходили вперед и рассказывали что-нибудь о генерале и Мэйбл. Много хорошего можно было рассказать об этой паре.

Когда подошло время отдать последние почести, мы выстроились друг за другом и прошествовали мимо гробов. Мэйбл была нарумянена и смотрелась довольно необычно. Ее нарядили в прекрасное атласное платье и выглядела она так, будто собралась на торжество. Весь вид генерала говорил, что он вполне готов сопровождать ее туда. Возможно, на офицерский бал. Он был облачен в свой мундир, медалей на груди красовалось больше, чем у многих из присутствовавших вместе взятых. Застрелился он в рот, так что никаких посторонних отверстий на теле не было.

Я положил в гроб одну из его вересковых трубок.

Сара поцеловала дедушку и бабушку в лоб.

Их похоронили на кладбище за церковью.

Напудренная дама, нарумяненная похлеще Мэйбл, спела «Ближе, Господь, к Тебе»[1], а затем тощий низенький солдат, выглядевший старше земли, поднес к губам рожок и сыграл «Тэпс»[2]. Стоял погожий солнечный денек, но слезы лились рекой.

После официальной части все отправились в дом. Еды было наготовлено так много, сколько я отродясь не видел в одном месте. Мы принялись есть, а мужчины выпили. Через какое-то время некоторые гости отбыли, но далеко не все. Несколько слуг, которых Сара наняла по случаю поминок, приготовили для них гостевые комнаты.

Для меня спальни не осталось, так что я решил расположиться в гостиной. Пьяный гость с белой бородой до пояса храпел на диване. Я опустился в старое кресло генерала. Все подушки были им порядочно продавлены.

Храп не давал мне заснуть, так что я просто сидел в кресле, скучая по генералу и Мэйбл и досадуя, что не узнал их лучше. Вскоре я запалил одну из трубок генерала. Я решил, что он не был бы против. В свое время, когда он был еще жив, и мы сидели, болтая о том о сем, он сам частенько предлагал мне покурить. Я всегда отказывался, но сейчас бы с удовольствием покурил с ним. Когда трубка прогорела я достал генеральскую бутыль рома. Эта штука всегда действовала на меня как снотворное. Так что я сделал несколько глотков, рассудив, что она поможет мне заснуть.

Я поспешно убрал бутылку с глаз долой, когда в комнате неожиданно появилась Сара. Она беззвучно вошла в гостиную с распущенными волосами, белая ночная сорочка мерцала в отсветах огня, мягко облегая ее. Выглядела она прелестно.

Наклонившись ко мне, она прошептала:

— Ты же не хочешь провести ночь сидя в кресле?

— Совершенно верно, не хочу.

— Я знаю место получше, — сказала она, взяв меня за руку.

Лампу она с собой не захватила, так что выйдя из гостиной мы были вынуждены пробираться в полной темноте. Она так и держала меня за руку, не произнося ни слова, пока мы поднимались по лестнице и шли по коридору.