Ник Каттер - Отряд [litres]

– Личинки, – объявил Ньютон. Он открыл тетрадь и прочел: – Крупные, белые, поедающие дерево личинки ночных мотыльков.

Крапчато-белые и морщинистые, они походили на кожуру яблока, которое слишком долго пролежало в вазе с фруктами. Их тела были размером с палец ребенка, закручивались, будто бусины на нитке, а на конце сужались. Личинки яростно извивались и, казалось, безостановочно вылуплялись на свет.

– В сыром виде по вкусу напоминают миндаль, – прочитал Ньютон. – При варке их оболочка становится хрустящей, как у жареного цыпленка, а внутренности – светло-желтыми, как у жареного яйца.

Макс побледнел:

– Боже. Ты ведь шутишь?

– Разве я не говорил: что бы мы ни съели, все будет странным?

– Да, но… Нельзя же жрать личинок, чувак, – ответил Макс. – Так ты лишаешь юного мотылька его жизненного предназначения – биться всю ночь о лампочку.

Ньютон выдернул из пня личинку. Та извивалась на ладони, будто часть кишечника, который пытается прогнать сквозь себя упрямый кусок пищи.

– Ну давай , – сказал Макс, – рискни, чувак.

Ньютон сунул личинку в рот и сжал зубы. Тельце с хлюпаньем треснуло. Водянистая жижа цвета гноя потекла по губам мальчика.

– Не могу поверить, что ты это сделал, – ошарашенно произнес Эфраим.

– Ох, – выдохнул Ньютон, – горькая . Это не миндаль! – Он уронил тетрадь, она поплыла по болоту, страницы затрепетали крыльями раненой птицы. – Совсем не миндаль!

Эфраим и Макс согнулись пополам от смеха. Ньютон отказывался выплюнуть личинку – казалось, он пытается победить ее отвратительный вкус. Ньют жевал мрачно и дисциплинированно, а глотая, сжал кулаки.

– Подожди секунду. – Веселость Макса сменилась волнением. – Ты сказал, что на вкус она как горький миндаль? Так разве это не яд ?

Ньютон закатил глаза. К его губе прилип кусочек личинки. Он напоминал бледную кожуру помидора.

– Нет, это цианид. А тут ничего похожего на миндаль. На вкус она как горькое… дерьмо . Горький кусок дерьма.

– Откуда ты знаешь, какое на вкус дерьмо? – Эфраим смахнул со щеки слезу.

– А может, вы заткнетесь? – Ньютон наклонился поднять свой полевой журнал. – Я, по крайней мере, пытаюсь, Иф. – Он раскинул руки в стороны. – Видишь тут где-нибудь «Бургер Кинг»?

ШЕЛЛИ ДОЖДАЛСЯ, пока ребята обогнут южный волнорез острова, и только тогда всерьез взялся за свои игры.

Он прятался в высоких кустах к востоку от хижины. Парни выкрикивали его имя без особого азарта. Солнце пробивалось сквозь пелену серебристых облаков, обжигало кожу и вызывало неприятный зуд. Шелли не любил солнце. Он предпочитал сумерки, тот серый переход от света к тьме, когда удлиняются тени.

Его пальцы нервно теребили разбитую Кентом губу. Рана зажила лишь наполовину. Кровь брызнула и потекла по костяшкам. Шелли вообще ничего не почувствовал.

До него донесся голос Ньютона:

– Мы ведь в любом случае пойдем?

«Да, – подумал Шелли, играясь с кровью, – просто уходите. Проваливайте. Приятного вам похода».

Он крался за Ньютоном, Максом и Ифом до южной оконечности, пробираясь через кустарники, которые росли чуть ниже тропы. Он отлично скрывал свое присутствие – Шелли был прирожденным хамелеоном, этот его талант никто не ценил.

Шелли интриговали жировые отложения на животе и спине Ньютона. Те переливались через пояс брюк, словно мягкое мороженое через край рожка. «Интересно, – подумал Шелли, – если бы у толстяка завелись черви, как это выглядело бы?» Он представил себе мягкие складки кожи, нависающие друг на друга, как у уродливых псов – как там они называются? Шарпеи. У Ньютона было бы тело шарпея. Внутри всех этих ярдов обвислой кожи кости дребезжали бы, точно монетки в банке. Вот бы на это посмотреть.

Как только ребята скрылись из виду, Шелли вернулся в хижину. Он был взволнован . О да, очень взволнован. Для того чтобы пробить тефлоновую оболочку вокруг эмоций Шелли и заставить его хоть что-то почувствовать, требовались невероятные события.

А сегодня многое смогло пробудить его интерес.

Мертвецы в разрушенной хижине. Корабли в открытом море и черный вертолет, который время от времени проносился над головой. Сам факт того, что на мили вокруг ни одного авторитета. Не нужно так туго натягивать на себя маску. Можно расслабиться и выпустить наружу то, что так долго пряталось внутри.

Но главным образом Шелли интересовал Кент Дженкс – Джонни-футбол, мистер Большая Шишка, некоронованный король Норд-Пойнта, – запертый в подвале.

О боже, как же им будет весело !

Последний раз Шелли испытывал такой восторг в тот день, когда убил Трикси – котенка, которого мать нашла под крыльцом и приютила.

К тому времени Шелли уже убивал всяких тварей, хотя сам не считал это убийствами. Другие существа, даже люди, были всего лишь пустыми сосудами. Конечно, не физически пустыми – все живое было набито кишками, костями и кровью, которая головокружительно взмывала в воздух, когда ее выпускали из вены. Но ни в ком из них не было ничего существенного… Ну, сути . Просто ходячие мешки из кожи. Все так и есть. Честно говоря, разрывая на части живое существо, Шелли испытывал не больше угрызений совести, чем когда отрывал конечности у деревянной марионетки.

Он начинал с жуков. Два здоровенных рогача сцепились в схватке в развилке клена на заднем дворе. Шелли собрал их и, подготовив все необходимое, оторвал бо́льшую часть ног и усики – для этой деликатной работы он использовал пинцет матери, которым она выщипывала брови, – и сложил жуков в спичечный коробок. Он удивился и даже обрадовался, когда оказалось, что жуки были каннибалами, – открыв коробок несколько дней спустя, он обнаружил, что один беспомощно перевернулся на спину, а другой пожирает его липкие внутренности.

Шелли торопливо наполнил спичечный коробок жидкостью для снятия лака и поджег. Поджариваясь, органы жуков трещали и взрывались внутри черных панцирей.

Вскоре Шелли перешел к более крупным и впечатляющим победам. Он ловил белоногих хомячков в липкие ловушки и с помощью ватного тампона наносил жидкий натрий на их глазные яблоки – те съеживались и брызгали, будто жир на сковороде. Завораживающее зрелище.

Шелли выяснил, что животные приспосабливались к физическим недостаткам гораздо лучше людей. Если выжечь глаза человеку, он, конечно, будет визжать и блеять, и ему понадобятся трость и собака-поводырь до конца его несчастных, полных нытья дней. А мышь на несколько минут приходила в замешательство от боли, хваталась за свои пустые глазницы, пищала и дергала носом, а затем продолжала делать то же, что и раньше. Животные были невероятно гибкими в этом смысле.