Евгения Кретова - Альтераты. Соль

Аня встрепенулась, вспомнив мраморное лицо призрака:

— Что?

— Тимоха видел, как корабль под воду ушёл. Не наш. А тот, который уже давно на дне.

— И ещё, будто днище как лезвием срезано, и из него полезло что-то, — Боря пожал плечами.

Али отмахнулся:

— Небось, азотный наркоз, вот и глючит парня.

Анна знала, что «не глючит», но промолчала.

Восковое лицо подводного призрака стояло перед глазами…

Словно в довершение неспокойного дня ночью опять приснился неясный образ незнакомого юноши. Грудь разрывало от любви и боли, пока её не пронзила ледяная стрела, пригвоздив к волглым простыням, а по спине пополз липкий холодок. И вот уже — сине-чёрная темнота и холодное дыхание у виска. Мутный силуэт из морской глубины, из преисподней. Невнятный шёпот. Треск свечи. Скрип рассохшихся половиц. Навязчивый запах прогорклого масла и чёрной смолы. Плотная, как покрывало, мгла застилает глаза, забивает лёгкие. Мгла рассеивается в белёсую муть, руки хватают её лохмотья, рвут эти ленты погребального савана и соскребают до пустоты.

Анна кричала.

Подхваченный испуганными чайками вопль поймали притихшие волны, торопливо унесли по яркой лунной дорожке к горизонту.

Анна дрожала. Вцепившись в собственные руки, до крови исцарапала кожу. Теперь багровые полосы темнели в свете светодиодного фонаря.

Девушка спустила ноги с кровати, нащупала холодные тапочки, вышла из палатки. Ветер мягко обнял за плечи, погладил лицо.

— Княжич, — хриплый голос у самого уха.

Анна испуганно выдохнула и оглянулась в пустоту: лагерь археологов спал.

Днем, спрятавшись в тени навеса, она чистила четвёртый килограмм картофеля. Гора очистков медленно росла, в наушниках гремела музыка, к которой всё никак не рождались стихи: Скат сделал ещё одну аранжировку, она была крутая, но слова песни так и не складывались.

Даже сейчас, в лучах полуденного солнца, Анна дрожала.

Кто-то дёрнул за проводки. Музыка пропала из левого уха, в правом стала звучать плоско и безлико.

— Привет работникам неумственного труда! — Тим перевернул вверх дном алюминиевое ведро, плюхнулся на него, усаживаясь рядом с Анной.

Та неприветливо глянула на него, но промолчала. После пробного погружения прошло два дня, и он ни разу за это время не подошёл, не поговорил, не рассказал, что было там, на глубине. А она спрашивала, затаив дыхание, ждала — он только отшучивался в ответ. Вот и сейчас, чего, спрашивается, припёрся?

Анна насупилась, взяла в руки следующую картофелину. Тим понимающе кивнул:

— Обиделась, да? — девушка вырезала кончиком ножа желтоватые глазки. — Правильно. Я бы тоже обиделся. — Он прищурился и посмотрел на палящее зноем солнце. — Но, если тебе интересно, расскажу.

— Не интересно, — отрезала девушка, отправляя очищенный корнеплод в ведро с водой.

— Тогда тем более расскажу. Гришка не видел ничего, кстати. Так что имей ввиду, Али может быть прав, и всё это — проявление азотки…

Он подождал, наблюдая за тем, как девушка с остервенением чистила уже очищенную картофелину, вздохнул:

— Не знаю, как объяснить. Знаешь, мультики когда рисуют, фигурку изображают на прозрачной плёнке. И делают много-много повторений, чтобы фигурка начала двигаться, оживать…

— Сейчас всё на компе делают, — Анна старалась сохранить равнодушную маску на лице.

— Ну, принципы-то те же. Я на ютубе видел, — авторитетно заявил парень. — Короче. Дело было так. Нам ещё шесть метров подниматься, зависаем по инструкции. Думаем о жизни, о планах. Я стихи сочиняю, чтоб тебя очаровать при всплытии. «Потомок грозных королей влюблён как пылкий дуралей»…

— Это уже до тебя сочинили. В мультике про диких лебедей, — Анна снисходительно покосилась на него, бросила картофелину к очисткам. Чертыхнулась под нос, спохватившись. Подобрала торопливо и бросила, наконец, в ведро с водой.

— Да? — Тим изобразил удивление, ухмыльнулся, наблюдая за суетой вокруг клубня. — Ну, значит, вспоминал… Прикинь, вокруг даже медуз нет.

— И долго так «зависать» приходится?

— Ну, минут сорок. Если на глубине не больше тридцати минут был, — он взял второй нож и принялся помогать девушке, срезая кожуру тоненько-тоненько, бережно. Аня покосилась на его ловкие руки, закусила губу. А дайвер продолжал: — И вот будто волна пошла не горизонтально, а вглубь. Это и Гриха видел, подтверждает. В ушах — свист, и будто разговор в динамиках. Мы «приём, вас не понять». А оттуда шёпот. Язык не наш вроде даже, — он пожал плечами. — Тут парни врываются, сообщают о приближении шторма.

— Это опасно?

— Конечно. На глубине-то все более-менее спокойно, но выброску будет рвать. Ребята на поверхности, катер рискует перевернуться. Но нам ещё тридцать минут болтаться. Иначе — кессонка. Пока под водой пузырьки азота скапливаются в крови, при резком всплытии слипаются, проникают в ткани. Кровь «закипает» как бы. Короче, каюк, — он отправил дочищенный картофель в ведро. — Оно, конечно, рядом корабль обеспечения, там врач, барокамера специальная. Но рисковать все равно очково. Решили с Грихой подождать. Как бы, даже если шторм начинается, не сию же минуту он нагрянет…

Он замолчал, задумавшись:

— И что? — Анна затаила дыхание. — Рябь пошла, что дальше-то?

— Рябь пошла. Потеря связи. Даже с Гришкой друг друга перестали слышать. Сигнализируем друг другу, перемигиваемся. Море, хоть мы и на глубине ещё, будто закипело. Тени с поверхности. Смотрю: откуда ни возьмись над нами прямо — днище корабля. Не наш катер, наш катер метрах в пяти болтается, в сторонке. И вообще днище не современного судна, а древнего какого-то… Ладья или как там их называли. Метров тридцать в длину, что-то около восьми в ширину. Накренилось кормой вниз. И прямо на нас с Гришкой, значит, заваливается. Стремительно, будто на дно его кто утягивает. Весла в щепки. На нас прёт, прям всей массой налегает, темнота вокруг, них… — он запнулся, покраснел. — Ничего не видно. Только я понимаю, что корабль этот над головами нашими — не настоящий.

Анна схватила его за руку:

— Как ты это понял?

Тимофей с удивлением покосился на девичьи пальцы на своем запястье, откашлялся:

— Вот щас не ржать только…

— Не буду, — Анна едва удержала себя, чтобы не сложить ладони на манер молящейся Магдалены.

Тимофей с сомнением уставился на неё, вздохнул.

— Прозрачный он был, светился в темноте. Будто из лунного света собранный. — Он не сводил с неё глаз, отчётливо улавливая, что девушка от него что-то скрывает и интерес её — не простое любопытство.

Она закусила губу, задумчиво повторила:

— Прозрачный…

— Угу, типа того. Призрак. На глубине метров трёх от поверхности его как консервную банку вскрыло что-то изнутри.