Литтмегалина - Синие цветы I: Анна [litres самиздат]

– Потому что она же типа пишет романчики, воспевающие любовь и семейные ценности. И хорошо на них зарабатывает, между прочим. За щедрую плату ее муж согласился еще некоторое время потерпеть свой унизительный статус. – Науэль усмехнулся. – Вот так. Ты ничего не понимаешь в этом мире, – он поставил пустую бутылку на землю и открыл дверь машины. Потянулся внутрь. – Иногда слезы – вода. И даже если… О чем она думала вообще? – выпрямившись, он посмотрел на меня ничего не выражающим взглядом, гладя кончиками пальцев крышечку маленькой склянки с таблетками. – Даже будь ее чувства ко мне реальными, неужели она считает, что моя привязанность ей по карману?

– Какой же ты кретин, – произнесла я почти беззвучно. Науэль снял со склянки крышку. Мое раздражение взметнулось маленьким взрывом, и я со всей силы ударила его по руке. Склянка отлетела в сторону, рассыпая таблетки. – Хватит! – закричала я. – Мне тошно тебя слушать!

Морщась от боли, Науэль потряс рукой.

– И мне противно видеть, как ты глотаешь эту дрянь, – сказала я уже тише.

Оцепенев, Науэль рассматривал меня со столь откровенным удивлением, что в другое время я была бы польщена.

– Чокнутая.

У меня скривились губы. Науэль вырвал из моих холодных пальцев пачку сигарет и зашвырнул ее в кусты.

– В расчете, – сказал он ровно.

Я смотрела на него то ли очень жалобно, то ли очень злобно.

– Думаешь, я полезу за ней в грязь? – истерично спросила я. – Ну уж нет, я не опущусь до этого даже ради сигарет. У меня есть гордость.

– А у меня нет, – пожал плечами Науэль и начал собирать таблетки с раскисшей земли. Похоже, он утратил последнюю брезгливость.

Глядя на его согнутую спину, я обнаружила, что глаза застилают слезы.

– Ты продал себя, как овцу, – бросила я сквозь ком в горле.

Эта фраза прозвучала, и только тогда я осознала, что я сказала. Науэль замер. Посмотрел на меня снизу вверх. Мне стало жутко. Он имел возможность ответить, напомнить мне о самом постыдном моменте моей жизни. А ты отдала себя, как овцу. Обменяла на кров и пищу. Я увидела в его глазах, что он вспомнил об этом, и была почти уверена, что он выскажется. Но он промолчал и сунул в рот таблетку, предварительно вытерев ее о рукав.

– Не надо этого взгляда, как будто я тебя убиваю. Я всего лишь не хочу врезаться во что-нибудь или кувыркнуться с обочины. Без таблеток меня просто вырубит.

– Ты проебал свою возможность выспаться, – сказала я не без злорадства.

– Я проебал ее трое суток назад, – ответил Науэль бесстрастно. – Возвращаясь к твоему вчерашнему вопросу. Нет, люди не меняются к лучшему. Напротив, становятся еще хуже – если что-то начало гнить, оно догниет, уж будь уверена. И все эти надежды, эта самоуверенность, что ты сможешь исправить кого-то… это просто глупость.

С бессильным гневом посмотрев в его глаза, я обнаружила в них сосредоточенное, изучающее выражение. Мне вспомнилось, как он отсматривал запись с репетиции его последнего спектакля: внимательно, молча, кусая костяшки пальцев, отслеживая свои движения в стремлении выявить каждую, пусть мельчайшую, только ему заметную ошибку. Я осудила его и кричала на него – он не сердился и не защищался. Возникло ощущение, что даже если я вцеплюсь ногтями в его драгоценное лицо, он продолжит свое безучастное наблюдение.

– Что это за спектакль? – спросила я. – К чему?

Науэль поднял руки, стягивая свои грязные, спутанные волосы в узел. Я вдруг заметила, что тени под его глазами сгустились до темно-фиолетового цвета. Он как будто бы еще похудел, и кожа на скулах обтянула острые кости.

– Выглядишь отвратительно.

– Спасибо, я стараюсь. Поехали, – он сел в машину.

Я забралась на заднее сиденье – подальше от Науэля. Колючие кусты за окном были остры и угрюмы, как мои мысли. Почему-то представились волосы блондинки, рассыпанные по покрывалу. Тонкие, с серебристым блеском, нити. Я подумала: может ли быть так, что я действительно ничего не понимаю в этом мире? Может ли быть так, что слезы некоторых людей – вода? Мои всегда были горючими. Я не знаю…

– А я же только оговорилась, – устало пробормотала я. – Все дело в воробьях, верно? Та моя фраза… спровоцировала тебя на все это. Ты псих, – сказала я громче.

– Да.

Я расплескала свои едкие чувства. Внутри оставалось только одно, которое я ни за что не решилась бы высказать – жгучее, разъедающее, как кислота. Ревность.

Наверное, мы должны были есть соль, но предпочитали пить что-нибудь бодрящее, и вот результат: шесть лет я ходила на цыпочках, боясь вызвать его негодование, а сегодня осудила, накричала, зашвырнула его нежно любимые таблетки в грязь… и что в итоге? Науэль прогнал меня прочь, как я и опасалась? Нет, и как будто бы даже чувствует себя виноватым.

Я молчала и все еще злилась на него, изо всех сил старалась продлить это состояние, но уже чувствовала утомление. Прогоняя тишину, Науэль включил радио, но не слушал его – если бы слушал, давно бы взвыл от того, что там крутили. Болтался в каких-то мыслях. Я отдала бы собственную голову за возможность забраться в ту, что на его плечах. Мне хотелось курить и шоколадку (больше, конечно, курить). Гордость уже не казалась таким уж ценным качеством. Удобнее без нее, разве нет? А дорога тянулась и тянулась – полоска серого асфальта, разделенная надвое белым пунктиром. Сизые зеркальца луж, унылые лесопосадки по обочинам… тоска. Мне все же хотелось бы уже приехать куда-нибудь.

Когда спустя полчаса мы добрались до бензоколонки и вереницы пыльных магазинчиков, я потребовала приказным тоном (для чего мне понадобилась некоторая храбрость):

– Купи мне сигарет.

Не то чтобы я всегда мечтала о власти над ним (хотя…), но мною двигал неудержимый интерес изучить границы моего новоприобретенного могущества. Кивнув, Науэль вышел из машины, и в мою глупую голову немедленно вторглись неуместные мысли, за которые я уже успела получить по носу. Я с досадой прогнала их. Хватит. И все-таки странна эта покорность с его стороны… Для того, чтобы развизжаться, ему обычно хватало и меньшего повода. Я пронаблюдала, как он идет по автозаправке, светловолосый, высокий, хрупкий и длинноногий, и подобрела к нему еще чуть-чуть. На красивых людей сложно сердиться. Это отвратительно и несправедливо, но это правда. Чтобы подогреть свое недовольство, я попыталась вспомнить черные холодные часы, что провела возле столба, дрожа и впустую ожидая Науэля. Но теперь, когда Науэль постоянно был рядом со мной, невзгоды прошлого выцвели и растеряли весь смысл, как листы старой газеты.