Ольга Птицева - Край чудес [litres]

– Прыгай! – ответил Южин на все беззвучные мольбы Костика.

Тот замолчал. Утер глаза рукавом, зажмурился и шагнул с Края прямо в пылающие отблески огня, разведенного в печи крематория.

На крыше было ветрено и свежо. Настолько, что мелко застучали зубы. Верхние о нижние. Нижние о верхние. То ли холод пробрался под толстовку, пуховичок и футболку. То ли нервное напряжение, что сгущалось на фоне, пока они бродили впотьмах, снимая по углам, сгустилось окончательно.

Кира топталась на крыше. То заглядывала через ощетинившийся край – вдалеке проезжали машины, тускло прочерчивали фарами следы и тонули в ночи. То трогала ладонями плитку, которой были выложены бортики. И все время поглядывала на Южина. Он метался по крыше, будто потерял что-то важное. Может, опять кольцо. Может, хороший кадр. Кто его разберет? Но от суеты становилось еще тревожнее. Хотелось вдохнуть ночной воздух и выдохнуть мельтешение, которым Южин заполнял передышку от ХЗБ.

– Слава, – наконец не выдержала Кира.

Имя первым пришло на ум, оставив позади прилипчивую фамилию. Южин тут же остановился, будто в нем дернули рубильник, ток ослаб, а вместе с ним и хождение по крыше.

Пока Тарас финалил кадр, Кира подошла к бортику, изгаженному кривыми надписями, и посмотрела на больничный корпус, расположенный напротив, но под странным углом. Будто бы это было не здание, а расплющенный единый комок из бетона и кирпича. Кто-то надавил в самом центре так, чтобы по бокам разошлись отростки. А потом все застыло. И стало ХЗБ. Кира смотрела в ночь. Пространство освобождало плечи от веса бетонных перекрытий. Возвращаться в заброшку не хотелось до ломоты.

Рука Тараса опустилась Кире на плечо, знакомая тяжесть подействовала успокоительно. Сам Тарас задумчиво рассматривал соседний корпус, будто и не прижимал Киру к своему боку. Она спрятала ладони, обняла себя. Тарас опустил ей на макушку подбородок, и Кира оказалась в коконе из его прикосновений. В тепле, настолько же непроницаемом, как и темнота вокруг.

– Давай еще постоим, – попросила она, когда Южин начал собираться к Краю, хотя знала, чтó Тарас ответит.

Нельзя растягивать съемку. Чем быстрее закончим, тем быстрее окажемся дома. Часики тикают. Смета горит. Бомжи скоро накидаются по самые глаза и вспомнят, что по заброшке ходят типы с дорогой камерой. Нужно идти назад. Нужно снимать, что не досняли. А потом домой. Смыть с себя эту ночь. Получить остаток денег и забыть, как страшный сон, где идешь по бесконечному коридору, а на пятки тебе наступает неясная тень. Вроде бы и не жрет тебя, но присматривается. Крутит головой, выискивает место помягче.

– Вы идите, мы через пять минут спустимся, – решил Тарас и прижал Киру к себе крепче. – Ну, ты как? – спросил он, когда за Южиным лязгнула дверь, ведущая на крышу.

Кира пожала плечами.

– Устала ужасно. И под душ хочется.

Тарас хмыкнул. Его колючий подбородок все еще лежал на макушке Киры, приминал волосы. Ей хотелось взглянуть, как луна отражается в дождевых лужах на соседней крыше, но сохранить хрупкую конструкцию из их тел было важнее.

– И пожрать еще хочется.

– Тебе всегда пожрать хочется. – Кира легонько щипнула Тараса за бок, но бок этот давно перестал быть мягким. Под курткой перекатывались мышцы. Кира вечно забывала, насколько они вдвоем успели вырасти и измениться.

– Да, – мечтательно протянул Тарас. – Завалиться к Марго на завтрак. Чтобы яичница с помидорами, бутер с сыром и чай сладкий.

Кира освободила запястье и посмотрела на часы.

– Ага, без двадцати двенадцать. Самое время будить маму и требовать яичницу.

Тарас хохотнул.

– Если получится взять интервью у Рафа, то будет огонь. Иначе какая-то пустышка.

– Ну почему? – Кира все-таки решила отодвинуться, чтобы корпус, стоящий напротив, было лучше видно. – Много хороших планов получилось. И проходки классные. Южин умеет это все.

– Бесит он, конечно, жутко, – буркнул Тарас. – Но в кадре хорош. Только ему не говори.

И отпустил Киру. Но не отошел, остался стоять близко-близко. Так легко было встать на цыпочки и потереться носом ему об ухо, чтобы он услышал ее горячее, чуть сбившееся дыхание. Но в слепые окна противоположного корпуса не попадал свет, Кире показалось, что тьма за ними пульсирует и ширится. Не тьма даже, а живое существо, запертое в разгромленной девятиэтажной махине. То заглянет в боковое окно, то мелькнет на пятом этаже, где перекрытия обвалились и через прореху был виден внутренний зал, весь в россыпи битых кирпичей. Покажется на открытой лестнице у шестого. Высунется из-за бортика крыши. Единая в своем множестве тень, наблюдающая за ними. «Сторожит», – отрешенно подумала Кира и удивилась: надо же, всего пару часов, а уже привыкла к внимательному взгляду из-за каждого угла.

– Жалко, что снесут, – вздохнул Тарас.

– Жалко? Тут же помойка, – не поняла Кира.

Тарас опустил ей на затылок ладонь, взлохматил волосы. На секунду Кире показалось, что сейчас он наклонится и поцелует ее в шею. А что тогда? Застыть, как дурочка? Рассмеяться? Спрыгнуть с крыши от смущения, помноженного на желание, чтобы Тарас целовал ее здесь и сейчас?

– Прикинь, сколько бы здесь людей лечилось, дострой они больницу, – задумчиво проговорил он и скользнул ладонью ей на загривок. – Скольких бы спасли от смерти. Не знаю, сколько бы выжило просто потому, что сюда их успели довести, а до других отделений нет.

Кира попыталась отстраниться от щекочущих разрядов, бьющих между ладонью Тараса и ее кожей. Заставила себя представить, как по подъездной дорожке, ярко освещенной фонарями, мчится скорая с мигалкой. К ней выбегают санитары в синих костюмах, распахивают двери, тащат на себя каталку дальше, в ослепительно белый коридор приемного покоя. А там чистота, плитка и врачебная суета. Сюда поступают больные со скорой, там – травмпункт. А выше – палаты. Хирургическое отделение. Педиатрия. Травматология. Онкологическое отделение. Кардиология. И люди-люди-люди. Бегают, заполняют карточки, плачут от боли, радуются выписке, волнуются, умирают, рождаются. Все как в обычной больнице. В клиническом центре на севере Москвы. А вместо этого бетонная крошка, покореженные банки и Край.

– Не знаю, скольких бы тут спасли, – медленно проговорила Кира. – Но можно подсчитать, сколько бы здесь не умерло. Краюшкин, например.

Тарас помолчал. С загривка его рука опустилась на спину и осталась там, между лопаток. Тепло, что исходило от него, прогоняло страх и тревогу. Кира задрала подбородок. Тарас стоял, закрыв глаза и подставив лицо ветру. Кира потянулась и дотронулась пальцами до его скулы. Тарас склонил голову, позволил ей погладить себя по щеке. Ничего преступного, просто дружеская поддержка. Съемка сложная, ночка выдалась та еще. Кира очертила кончиками пальцев линию его губ – верхняя тонкая и строгая, нижняя мягкая. В детстве Тарас часто закусывал ее, сдерживая обиженный рев. Однажды прокусил до крови, и Кира дула на ранку, чтобы не щипало. Тарас перехватил ее руку своей, поднес к губам, легонько поцеловал.