Питер Страуб - История с привидениями [litres]

Дон закрыл счет в банке, сняв все деньги наличными; он потерял сон, не мог заснуть, даже крепко выпив; он сознавал, что снова перед ним маячит упадок сил, как тогда, после смерти Дэвида. Каждое утро он прикреплял нож Боуи к боку, прежде чем отправиться в парк.

Если он ничего не предпримет, то в один прекрасный день просто не встанет с постели: его нерешительность врастет в каждый атом тела. Она парализует его. Выхода у него нет.

Как-то утром он поманил одного из игравших рядом ребятишек, и мальчик неуверенно подошел к нему.

– Как зовут вон ту девочку? – спросил он, показав на нее пальцем.

Мальчик смущенно помялся, поморгал и ответил:

– Анджи.

– А фамилия?

– Не знаю.

– А почему с ней никто не играет?

Мальчик, наклонив голову набок, взглянул на него искоса; затем, решив, что ему можно доверять, подался вперед, сложил ладони трубочкой у губ и по большому секрету сообщил:

– Потому что она страшная. – И тут же убежал, а девочка безучастно качалась: вперед-назад, выше и выше.

Анджи. На теплой скамейке, под жарким солнцем, в одиннадцать утра – он задрожал от холода.

Этой ночью, в середине какого-то суматошного сна, Дон свалился с кровати и, шатаясь, поднялся на ноги, держась за голову, – она страшно болела и, казалось, разбилась на мелкие осколки, как упавшая на пол тарелка. Он побрел на кухню за стаканом воды и аспирином и увидел – или подумал, что увидел, – Сирса Джеймса, сидевшего за столом в гостиной и раскладывавшего пасьянс. Призрак посмотрел на него с отвращением и сказал:

– Пора бы взять себя в руки, а? – и вновь занялся пасьянсом.

Он вернулся в спальню и, пошвыряв одежду в чемодан, положил нож Боуи на комод и закатал его в рубашку.

В семь утра, не в силах больше ждать, он поехал в парк, сел на свою скамью.

Девочку он увидел в девять – она шла по сырой траве. На ней было неизменное старое розовое платье, двигалась она быстро, как всегда погруженная в свою отчужденность. Сегодня, впервые с того дня, как Дон стал нести здесь вахту, они были вдвоем. Он кашлянул, и она посмотрела прямо на него.

И он понял: все эти недели, что он торчал тут, как привязанный к скамейке, и боялся за свой рассудок, а она сосредоточенно играла сама с собой, – несомненно, все эти недели он был участником ее игры. Даже его сомнения, до сих пор не оставлявшие его, были частью ее игры. Она утомила, ослабила его, высосала соки, измучила – точно так же, как она измучила Джона Джеффри, прежде чем вынудить прыгнуть с моста в замерзающую реку… Если он не ошибся.

– Ты, – сказал он.

Девочка села на качели и посмотрела через площадку на него.

– Это ты.

– Что вам надо?

– Иди сюда.

Она слезла с качелей и зашагала к нему. Дон ничего не мог с собой поделать – он боялся ее. Не дойдя до него двух футов, девочка помедлила и посмотрела непроглядными черными глазами.

– Как тебя зовут?

– Анджи. Никто со мной никогда не разговаривает.

– А фамилия?

– Анджи Мессина.

– Где ты живешь?

– Здесь. В городе.

– Где именно?

Она неопределенно махнула рукой в восточном направлении – в направлении Холлоу.

– Ты живешь с родителями?

– Они умерли.

– Тогда с кем же ты живешь?

– Просто с людьми.

– Ты когда-нибудь слышала о женщине по имени Флоренс де Пейсер?

Она помотала головой: вполне вероятно, что так оно и было.

Он поднял голову к солнцу – он весь взмок и не мог говорить.

– Что вам надо? – повторила она вопрос.

– Пойдем со мной.

– Куда?

– Поедем покатаемся.

– Ладно, – сказала она.

Весь дрожа, он поднялся со скамейки. Как просто. Неужели так просто. Никто не видел, как они ушли.

Каким был твой самый дурной поступок? Это ты похитил одинокую девочку-сиротку и ехал без сна, питаясь урывками, и воровал деньги, когда кончились свои… Это ты целился острием ножа в худенькую детскую грудь.

Что же было самым страшным? Не цель, а средство достижения, не сам акт, а его замысел: стремительно раскручивающийся назад фильм перед твоим мысленным взором.

– Убери нож, – раздался голос его брата. – Ты слышишь меня, Дон? Спрячь его.

Дон открыл глаза и увидел, что сидит в ресторане; золотистый свет заливает улицу. Дэвид сидит за столом напротив, красивый, участливый, но одетый в какой-то мятый мешок, бывший когда-то костюмом; лацканы серые от мелкой пыли, из швов торчат белые нитки, пятна плесени покрывают рукава.

На столе перед ним тарелка со стейком и наполовину опустошенный стакан вина; в левой руке Дон держал вилку, в правой зажал костяную рукоять ножа Боуи.

Дон расстегнул пуговицу рубашки и опустил в разрез нож.

– Я устал от этих трюков, – сказал он. – Ты не мой брат, и я не в Нью-Йорке. Мы в номере мотеля во Флориде.

– И ты совершенно не выспался, – сказал брат. – Ты ужасно выглядишь, – Дэвид облокотился на стол и поднял на лоб большие дымчатые очки. – Но возможно, ты и прав. Этим тебя уже не проведешь, правда?

Дон покачал головой. Даже глаза Дэвида были неимоверно похожи; это казалось кощунством – как точно она подделала его глаза.

– Это доказывает, что я не ошибся, – сказал он.

– Насчет той девочки в парке, что ли? Разумеется, ты не ошибся. Ты и должен был найти ее – неужели до тебя еще не дошло?

– Дошло.

– Вот только через пару часов маленькая Анджи, несчастная сирота, опять окажется в парке. Через десять – двенадцать лет ей будет столько же, сколько сейчас Питеру Барнсу, правильно? К сожалению, бедняга Рики покончит с собой задолго до этого.

– Покончит с собой…

– Это так легко устроить, дорогой мой брат.

– Не называй меня братом.

– Ох, да ведь мы на самом деле братья, – сказал Дэвид и улыбнулся, щелкнув пальцами.

В номере мотеля сидел состоятельного вида чернокожий мужчина, удобно устроившись в кресле: глядя ему в глаза, он отстегнул саксофон от цепочки на шее.

– Ну, а меня-то вы, конечно, знаете, – сказал он и положил саксофон на соседний стол.

– Доктор Рэбитфут.

– Знаменитый. Прославленный.

У музыканта было тяжелое волевое лицо, но вместо кричащего наряда менестреля, придуманного Доном, на нем был мятый коричневый костюм в светлую радужную полоску темно-розового, почти коричневого цвета; он сам казался помятым, уставшим от кочевой жизни на колесах балаганчика. Выражение глаз Доктора Рэбитфута было таким же вялым и безразличным, как у девочки, но белки были желтоватыми, как фортепьянные клавиши.

– Я не очень хорошо представлял себе вас.

– Не важно. Я не обидчивый. Нельзя же все на свете предусмотреть. Кстати, вы очень многого не предусмотрели, – вкрадчивый, с придыханием голос музыканта казался одного тембра с его саксофоном. – Несколько легких побед вовсе не означает, что вы выиграли войну. Я уже столько народу предупреждал об этом. Ну, попался я вам тут, а с собой-то что вы будете делать? Куда от себя денетесь? Вот один пример того, о чем вам не стоит забывать, Дон.