Питер Страуб - История с привидениями [litres]

Я рванулся к дому и взбежал по ступеням. Вытянувшись вбок, я заглянул в окно. Все исчезло. Комната была абсолютно пуста. На половицах, когда-то укрытых дорожками Альмы, я увидел свой конверт. Он не был вскрыт.

Я возвращался домой как в тумане и провел в таком состоянии несколько недель. Я не понимал, что произошло. Я чувствовал огромное облегчение и колоссальную потерю одновременно. По-видимому, Альма уехала в тот день, когда мы договорились пообедать в ресторане, но что же было у нее на уме? Прощальная шутка? Или она уже поняла, что между нами все кончено, поняла еще в Стилл Вэлли? Была ли она в отчаянии? В это верилось с трудом.

И если я так страстно желал отделаться от нее, отчего же мне сейчас так больно, отчего все окружающее казалось мне теперь таким незначительным? Альмы нет, я остался один в мире причин и следствий, арифметическом мире – без пугающей угрозы, которую она несла в себе, но и без тайны тоже. Единственная тайна, которая мне осталась, – куда она уехала. И еще большая загадка – кто она такая.

Я стал крепко выпивать и пропускал лекции: спал целыми днями. Я словно был охвачен каким-то заболеванием, отнимавшим все мои силы и не оставившим мне ничего, кроме мыслей об Альме и желания спать, спать… Когда спустя неделю я почувствовал себя лучше, я вспомнил Бентона на площади и подумал, что злость его была вызвана тем, что я уходил и уносил с собой мою жизнь.

Когда я снова начал появляться на лекциях, я встретил в коридоре Либермана, и поначалу он едва кивнул мне и хотел пройти мимо, однако передумал, сверкнул на меня глазами и попросил:

– Зайдите на минутку ко мне в кабинет, мистер Вандерлей, будьте добры.

Он тоже был зол, но с его злостью я мог бороться; я хочу сказать, что злость его была всего лишь человеческой, но разве бывает злость другого характера? Оборотня?

– Я знаю, что разочаровал вас, – сказал я. – Дело в том, что у меня серьезные проблемы в личной жизни. Я болен. Я закончу курс по возможности достойно.

– Разочаровал? Это слишком мягко сказано! – Профессор выпрямился в кожаном кресле, глаза его сверкали. – По-моему, нас никогда еще так не подводил ни один временный работник. Я доверил вам проведение очень важной лекции, а вы наплевательски отнеслись к ней и устроили из нее цирк… – Он взял себя в руки. – И вы умудрились пропустить столько занятий, сколько никто не пропустил за всю историю университета, за исключением одного поэта-алкоголика, пытавшегося поджечь отдел кадров. Короче, вы были необязательны, небрежны, ленивы – вы были отвратительны. Я просто хотел, чтобы вы знали, что я о вас думаю. Кроме того, вы поставили под угрозу срыва всю программу воспитания новых писателей. А эта программа, как вам известно, инспектируется. Мы отчитываемся о ней перед руководством. И мне придется защищать вас перед ним, хоть мне противна сама мысль об этом.

– Что ж, я не виню вас за ваши чувства, – сказал я. – Просто я попал в странное положение… Я, так сказать, разваливаюсь на части.

– Интересно, когда же вы, так называемые люди творчества, поймете, насколько недалеко вы ушли от преступников? – выговорившись, он почувствовал себя спокойнее. Он сцепил пальцы рук и взглянул поверх них на меня. – Надеюсь, вы не ждете от меня блестящей рекомендации?

– Разумеется, – ответил я. Затем кое-что пришло мне в голову: – Разрешите задать вам вопрос?

Он кивнул.

– Вы слышали когда-нибудь о профессоре факультета английской литературы чикагского университета Алане Маккични? – Его глаза расширились; он расцепил пальцы. – Я, честно говоря, не знаю точно, в чем смысл моего вопроса. Просто скажите, что вам о нем известно?

– О чем вы, черт возьми?

– Интересуюсь им, вот и все.

– Ну что ж… – Профессор поднялся. Подошел к окну, открывающему прекрасный вид на площадь. – Видите ли, я терпеть не могу сплетни. – Однако я знал, что он их обожает, как и все работники университета. – Алана я едва знал. Известная личность. Пять лет назад мы встречались на симпозиуме по Роберту Фросту. Он сдержан, приятен в общении. Наверное, хороший семьянин.

– У него была жена, дети?

Либерман взглянул на меня с подозрением:

– Ну конечно. В этом вся трагедия. Помимо его вклада в науку, разумеется.

– Да, конечно, я забыл.

– Послушайте, а что вам известно? Я не собираюсь перемывать кости коллеги ради… ради…

– Там была замешана девушка… – сказал я.

Он кивнул:

– Да, это так. Мне рассказывал один из его знакомых по факультету. Его соблазнили. Эта девушка прямо-таки преследовала, упорно домогалась его. La Belle Dame Sans Merci [12] Безжалостная красавица ( фр. ). , одним словом, он поддался и потерял голову. Она была его аспиранткой. Такие вещи, конечно, не редкость, они были и будут. Девушка присматривает себе профессора, умудряется его соблазнить, порой вынуждает его бросить жену, чаще ей это не удается… Большинство из нас не лишено здравого смысла. – Он кашлянул. Я подумал: лицемер. – Ну… а он, выходит, им не обладал. Девушка просто опустошила его. В итоге он убил себя. А девица неожиданно упорхнула – как говорят наши английские друзья. Только какое отношение это все имеет к вам?

Почти все рассказанное Альмой о Маккични было неправдой. Я гадал, что же еще было в ее рассказах ложью. Придя домой, я позвонил де Пейсер, Ф. А. Ответила женщина.

– Миссис де Пейсер?

Это была она.

– Прошу извинить меня за звонок, который может оказаться ошибочным, миссис де Пейсер, это Ричард Вильямс из «Ферст Нэшнл», Калифорния. Мы получили запрос на ссуду от мисс Мобли, упомянувшей ваше имя для связи с ней. Я провожу обычную в таких случаях проверку. Она упомянула вас как свою тетю.

– Как свою… что? Как ее имя?

– Альма Мобли. Дело в том, что она забыла сообщить ваш адрес и телефон, а в этом районе несколько миссис де Пейсер, и мне необходимо уточнить информацию.

– Ну, тогда это не я! Я никогда не слышала ни о какой Альме Мобли. Уверяю вас.

– У вас нет племянницы по имени Альма Мобли, аспирантки Беркли?

– Конечно, нет. Советую вам обратиться к мисс Мобли и спросить у нее адрес ее тети, а не терять время понапрасну.

– Я прямо сейчас так и сделаю, миссис де Пейсер.

Весь второй семестр лил дождь. Я бился над книгой, но дело не двигалось. Я не знал, что делать с образом Альмы: была ли она, как выразился Либерман, La Belle Dame Sans Merci или девушкой на грани безумия? Я не знал, как описать ее, и первый набросок получился настолько неверным, что больше напоминал упражнение ненадежного рассказчика. Я чувствовал, что книге не хватает какого-то элемента, который мне еще лишь предстоит увидеть, прежде чем что-то получится.

Дэвид позвонил мне в апреле. Он был возбужден, счастлив и казался совсем юным: