Мирей Кальмель - Проклятая комната

Через несколько минут, избавившись от плаща и перчаток, которые в тепле отклеились от его разбухших пальцев, Филиппус почтительно склонился перед Антуанеттой де Шазерон, прося у нее гостеприимства.

Филиппус развалился на ложе, предоставленном ему хозяйкой. В камине потрескивали дрова, благодатный огонь щедро отдавал свое тепло выстуженной комнате. На полу, растянувшись на шерстяном тюфяке, храпел объевшийся слуга. Филиппус чувствовал покалывание в промерзших руках и ногах, но это его не беспокоило. Сытная еда и тепло разморили его, и он провалился в сон, успев поблагодарить Господа за оказанную милость.

Утром 5 ноября 1515 года снегопад еще не прекратился. Взглянув в окно, Филиппус увидел, что оставленные ими следы занесло толстым слоем в добрых два локтя толщиной. Интуиция подсказывала, что пробыть здесь придется гораздо дольше, чем он предполагал. Странно, но это его ничуть не огорчило. Все три недели, проведенные в дороге, он не раз мечтал о домашнем уюте, который ассоциировался у него с домом Мишеля.

Филиппус долго потягивался, затем перешагнул через все еще храпевшего слугу и вышел из комнаты. Он пошел на звук голосов, доносившихся из зала, служившего столовой. Войдя туда, врач остановился в почтительном ожидании.

На длинном столе был сервирован завтрак. За столом на скамейках сидели трое полных мужчин, которые увлеченно и громко о чем-то спорили, причем каждый из них кичился своими знаниями, бросая их в лица других, словно ругательства, и подчеркивая тем самым свою значимость. Филиппусу не потребовалось много времени, чтобы диагностировать их болезнь — все трое были врачами.

Антуанетта де Шазерон, сидящая напротив, казалось, слушала их, ничего не слыша. Вид у нее был усталый, чувствовалось, что они ей изрядно надоели. Филиппус узнал сидящего в конце стола прево, который накануне встретил его и которому он представился согласно заведенному порядку. Как и вчера, мужчина казался чем-то озабоченным. Прислуживала за столом деловитая и молчаливая Альбери. Филиппус сразу узнал и ее. Именно она проводила его и слугу в отведенную комнату. Она тогда пожелала им спокойной ночи, а сейчас он вспомнил, как содрогнулся от ее непонятно упорного взгляда, направленного на волчью лапу, подвешенную к его поясу. Он хотел было рассказать ей, как два года назад нашел в лесу зверя, попавшего в капкан. Это была недавно ощенившаяся волчица. Три волчонка жадно сосали ее, не понимая, что с матерью случилось несчастье. Судя по всему, она вывела их на первую охоту, а сама угодила в западню. Она уже наполовину отгрызла себе лапу, чтобы освободиться, но на большее не хватило сил. Филиппус не колебался. Несмотря на страх и рычание зверя, он раздвинул железные челюсти. Волчица поднялась и, пошатываясь, удалилась, не позволив ему сделать что-нибудь для облегчения ее страданий. Вместо лапы у нее теперь была култышка, а кусок лапы с раздробленной костью Филиппус подобрал в память о своем подвиге, он знал, что сделанное добро когда-нибудь да откликнется. И не зря. Несколько недель спустя, когда он собирал лекарственные травы, перед ним возникли два голодных волка. И прежде чем он натянул лук, появилась та самая волчица на трех лапах. Грозным рычанием она заставила волков убежать. Затем она удалилась, даже не оглянувшись. Они были в расчете. Филиппус не боялся волков. Он уважал их, зная, что в отличие от многих людей нападать на человека их вынуждает голод или какая-то крайняя необходимость. А в остальное время они избегают встречи с людьми. Да, хотелось ему рассказать эту историю той женщине, но он промолчал, поскольку очень уж устал.

И сейчас он спрашивал себя, почему это его тогда поразило, показалось таким важным? Когда Альбери вдруг повернулась к нему, обнаружив его присутствие, до него сразу дошло: у нее были такие же глаза, как у той раненой волчицы.

Они какое-то время оценивающе и молча смотрели друг на друга, потом Гук, заметивший движение жены, тоже обратил внимание на вошедшего. Он громко попросил врачей замолчать, и все взоры обратились на Филиппуса, который, чувствуя себя неловко за несвоевременное вторжение, пробормотал слова извинения.

Антуанетта тотчас встала с очаровательной улыбкой на осунувшемся лице и пошла ему навстречу:

— Не стоит извиняться, мессир. Вы наш гость. Хорошо ли спали? Хотелось бы устроить вас получше, но Монгерль — крепость и, как вы можете убедиться, не рассчитан на одновременный прием большого количества гостей. Единственная свободная комната, которую мы смогли вам предложить, довольно неприхотлива по сравнению с покоями нашего великолепного Воллора, поврежденного недавним ураганом.

— Спал я очень хорошо, благородная дама, не то что в последние недели. Позволю себе признаться, что меня согрело ваше гостеприимство.

— Прекрасно. Альбери, подайте завтрак мессиру Филиппусу! Вы позволите так вас называть? Я боюсь лишний раз неправильно произнести вашу фамилию.

— Ради бога… Вы меня очень обяжете, — искренне заверил Филиппус, садясь и приветствуя собратьев кивком головы.

Антуанетта представила их ему. Были здесь Жан Турон де л’Эгиль, Вакмон дю Пюи, Альберик де Лион. Филиппус вспомнил, что о последнем он уже слышал. Этот врач прослыл довольно умелым после того, как спас от гангрены покойного короля Людовика XII, которого мучили приступы подагры. У Филиппуса сразу возникло ощущение, что этот человек появился здесь не случайно. И в то же время он подумал: а не сама ли судьба привела сюда и его самого? Он представился, но не упомянул ни о своей профессии, ни о причине, по которой прибыл в тьерский край.

Некоторое время все ели молча, но врачи, не выдержав, возобновили словесный поединок после оброненной фразы:

— Надо пустить ему кровь!

— Глупее не придумать! — восстал Вакмон дю Пюи против Альберика, который резко встал.

— Вы сам глупец! Вся знать доверяет мне, и никто еще не жаловался.

Жан Турон язвительно заметил:

— А тот, кто и захотел бы, не смог бы этого сделать после ваших манипуляций.

— С меня достаточно! — взвыл Альберик де Лион. — Я больше не могу выносить ваши поношения и глупость!

Он потрясал скрюченным пальцем над столом, его толстые побагровевшие щеки тряслись.

Гук тоже встал и еще раз призвал их к тишине. Но уязвленный Альберик де Лион уже вылез из-за стола, проскрипев, что немедленно уезжает и его гонорар будет соизмерим с его недовольством!

Он, ругаясь, направился к двери, а Антуанетта устало вздохнула. Когда он вышел, она с досадой посмотрела на двух оставшихся, с удовольствием попивающих молоко из глиняных кружек.

— Уже и не знаю, мессиры, кому из вас верить, — разочарованно сказала она. — Я рассчитывала на вашу известность для разрешения этой загадки, надеялась, что вы сумеете объединить ваши знания. А вместо этого вы используете средства, которые, как мне кажется, не улучшают состояние больного.