Мирей Кальмель - Проклятая комната

— Не уверена, что я готова к встрече с этими людьми, мессир, — возразила Изабо, несколько испугавшись его прихоти.

— Поверьте, рядом со мной вам нечего бояться.

— Пусть будет так, если вы считаете это нужным.

— Я умею угадывать скрытый смысл слов, Изабель. Я знаю, что скрывается за правом первой ночи… Появившись вместе со мной, вы восстановите утраченное дворянство и узаконите его. Никто и не подумает копаться в вашем прошлом, если я представлю вас королеве такой, какая вы есть.

Изабо молча кивнула. Ее тронуло его намерение, так как она понимала важность этого шага. Пересев, она оказалась рядом с ним. Когда он нежно обнял ее за плечи, она положила голову на его плечо.

Да, теперь она в нем уверена. Страница перевернулась!

Зима словно остановилась перед длинным узким проходом, ведущим из леса в подземный зал пещеры, в котором каждое мгновение казалось одновременно первым и последним. Здесь царило приятное тепло, независимое от погоды.

Волки покидали убежище только вечером, отваживаясь устраивать засаду возле неизменных путей, по которым проходили олени и косули. Однако часто они возвращались с пустыми желудками.

— Не помню такой суровой зимы, — убежденно заявляла Лоралина, когда, сопровождаемая Ситаром, приходила с охоты. С ее пояса свисала нанизанная на веревочку связка мертвых птичек.

Она подбирала их, замерзших под деревьями, собирала и мелких грызунов, погибших от голода. И тогда оба они делились этой едой со зверями.

Филиппуса это приводило в восхищение. Ежедневно в определенное время Лоралина условным ворчанием созывала их, ждала, пока они усядутся вокруг нее, затем каждому давала его долю, и никто из волков не дрался из-за еды, не требовал большего. Она правила стаей, и Филиппусу виделось в этом нечто магическое.

Когда он начал передвигаться с помощью костыля, то обследовал подземный зал, оказавшийся гораздо просторнее, чем он думал. И лишь одно место было для него недоступным. Едва он приближался к нему, старый волк Ситар с ворчанием преграждал ему путь. Филиппус не настаивал. Впрочем, и Лоралина никогда не подходила туда.

— За этими камнями покоятся мои мать и бабушка, — объяснила она ему, заметив поведение Ситара. — Он и мне не позволяет входить в этот склеп. Он как бы добровольно назначил себя хранителем их останков. И я уважаю его волю. Когда мне очень недостает матери, я протягиваю к небу горящую свечу. Вместе с пламенем туда словно поднимается частица моей любви. Никогда не приближайся к их могиле. Ситар, я уверена, не причинит тебе зла, но кто знает…

Филиппус согласился с ней.

Уже три месяца жил он здесь и был счастлив как никогда. И он любил, как не любил никогда. Они больше не заговаривали о серой волчице. Та не появлялась. Чувствовалось, что Лоралину это огорчало: впервые она не пришла в полнолуние. Филиппус утешал ее на свой манер, занимаясь с ней любовью. И они все больше узнавали друг друга.

Раны его затягивались благодаря ее мазям и отварам. Но иногда у него возникало чувство, что ее познания в медицине намного шире, нежели его собственные. То, что она была, какая есть, придавало смысл его жизни. Жизни, в которой единственной пока истиной была любовь.

В первые дни он спрашивал себя, сколько же времени пройдет, прежде чем он заскучает по дневному свету, по всему, к чему привык в обыденной жизни. Однако быстро заметил, что пяти лун ему не хватит, чтобы разобраться в фантастических знаниях, приобретенных девушкой.

А потом пришло утро января 1516 года. Утро это ничем не отличалось от других. Филиппус потянулся на своем ложе, стараясь не делать резких движений, чтобы не разбудить Лоралину, потому что он всегда просыпался раньше. Но в этот раз он не почувствовал ее. Повернув голову, удостоверился в ее отсутствии. Встревожился. Такое бывало, он к этому привык, но сейчас пустота рядом с ним оказалась какой-то болезненной. Он приподнялся. Ситар безмятежно спал в ногах. Филиппус прислушался. Издалека донесся глухой кашель, сопровождаемый спазмами. Лоралину рвало. Он встал, зажег факел, поковылял на шум по проходу, отходившему вправо. Ему хорошо было известно, куда он ведет — к подножию естественного бассейна, на дне которого протекал быстрый и чистый ручеек. Место это было для них отхожим — все нечистоты стекали куда-то под землю. Недалеко и повыше находился другой бассейн, небольшой, в котором можно было принимать сидячую ванну. Это была одна из загадок природы, которую Филиппус оценил с первого дня. Вода здесь имела странный привкус, не годилась для питья, но была теплой, прекрасно подходящей для омовения. Такого комфорта ему еще не доводилось встречать.

Лоралина нагнулась над ручейком, тело ее сотрясали рвотные спазмы. Одной рукой она придерживала свои длинные волосы, пальцами другой вцепилась в камень справа от нее.

Филиппус еще чувствовал боль в верхней части бедра и в колене — там, где были порваны связки, но все же, сильно хромая, попытался идти быстрее. Закусив губу, он преодолел боль, резанувшую его, когда он ускорил шаг, и дотронулся до плеча Лоралины. Новый приступ рвоты заставил ее согнуться. Он хотел было опуститься на колени подле нее, но с этим движением больная нога не справилась. Ему пришлось стоя ждать, когда она отдышится, и поглаживать рукой ее затылок и спину, чтобы как-то облегчить ее мучения.

— Это ничего, — наконец выдохнула она, выпрямляясь, — ничего страшного…

Но Филиппус забеспокоился. Он хорошо помнил страдания Франсуа де Шазерона.

— Ты случайно не пробовала снадобья матери? — спросил он, когда она, умывшись и прополоскав рот чистой водой, встала на ноги.

— Нет, — улыбаясь, твердо ответила она. — Я просто чувствую себя усталой, какой-то раздутой. Не беспокойся, любовь моя.

Но, проведя рукой по ее животу, Филиппус ощутил под рукой зарождающуюся округлость. Все стало ясно. Три месяца, уже три месяца он беззаботно занимался с ней любовью. Как же он не подумал об этом, глупец!

В горле у него пересохло, он нежно взял ее за руки.

— Я должен тебя осмотреть. Сейчас же…

— И тогда ты успокоишься? — бесхитростно спросила она.

— Да, успокоюсь… если только ты все мне сказала!

— А что мне скрывать от тебя, Филиппус? — засмеялась она.

Бледность с ее лица сошла, глаза опять блестели. И тут Филиппус понял, что она ничего не знала о незыблемых законах деторождения. Она послушно прошла за ним в пещеру и улеглась на соломенном тюфяке. Когда он раздвинул ее бедра, она захихикала от удовольствия, но он ограничился лишь быстрым профессиональным ощупыванием.

— Уже? Но это так приятно, — простонала она.

Однако Филиппусу было не до шуток. Он сел рядом, чувство счастья и панический страх овладели им.