Валентина Осколкова - По всем частотам. Сборник

А иногда я говорю:

– Па-ап…

И папа садится на краешек моей кровати.

– Чего, Русь? – говорит он.

И я что-нибудь спрашиваю.

Например:

– А когда мы поедем к Руслану?

Руслан папу спас на войне. И умер. Но не совсем. В смысле, совсем, даже два раза, но он всё равно остался здесь, рядом с нами с папой. Просто взял – и остался. Он очень упрямый! Говорит, это всё из-за меня.

Я его даже нарисовал – его и меня. Правда, уже давно, когда я был ещё маленький – не помню точно, какой, в садике ещё, – и поэтому вышло не совсем понятно. Наша воспитательница решила, что это не Руслан, а папа.

Но это Руслан. Ему теперь всегда пятнадцать, он улыбается, а на шее у него – наушники.

А вокруг я нарисовал его родной город, Грозный. Ну, вообще-то он говорит, это его вторая родина, а первая – Ставрополь, но это уже детали.

Грозный – это в Чечне, где папа воевал, когда я ещё только рождался.

К Руслану мы один раз уже ездили, вместе с Лейли – она его невеста, но я на ней женюсь, когда вырасту. Надеюсь, Руслан не обидится.

«К Руслану» – это туда, где он спас папу.

Жалко, что его в Южной Осетии не было! Уж он-то точно сделал бы так, чтобы сны у папы не такие тяжёлые были.

Потому что о той войне, которая в Грозном, папе сны не снятся.

Или снятся, но так, что я о них не знаю…

– Весной поедем, в мае, – отвечает папа на мой вопрос, про который я уже позабыл.

В мае у Руслана день рожденья.

Правда, про майскую поездку я и сам знаю. Поэтому чаще спрашиваю что-нибудь другое:

– А Инженер ведь вернулся из Осетии? Правда, вернулся?

Тут папа очень удивляется, а молчание снова тяжелеет.

– Не надо об этом на ночь глядя, – шепчет папа медленно, глядя на меня. И вдруг спрашивает: – Русь, а откуда ты знаешь, что Гарин…

Но я обычно уже сплю, поэтому не могу ответить.

Тогда папа берёт свой берет и тихонько уходит обратно на кухню. Это значит, что Гарин не вернулся. Почти как Руслан – только Руслан рядом остался, а Инженер – нет.

А иногда я ничего не спрашиваю и только говорю:

– Я – твоя вторая рука.

А папа отвечает:

– Конечно.

Или даже:

– Ну конечно.

А иногда даже:

– Разумеется, Русь! – и улыбается.

И это значит, что всё точно в порядке.

***

АРБУЗ НАДО НЕСТИ ВДВОЁМ.

Это совершенно точно.

Мы с папой его купили на рынке и несли домой.

Мы совершенно не собирались его покупать, но он был такой красивый – ровный-ровный, словно глобус, сам тёмно-зелёный, а полоски – светлые, почти совсем белые. А ещё он был почти как барабан: когда папа постучал по нему костяшками пальцев, раздалось звонкое «тум-тум». И мы с папой его купили.

Только арбуз оказался такой большой, что папа его одной рукой нести не мог, и мы понесли вдвоём – папа за одну ручку сумки, а я за другую.

И арбуз стал лёгким.

Нет, ближе к дому он мне показался уже очень даже тяжёлым, но папе-то он точно стал легче. А значит, так и надо носить арбузы. Чтобы не только папа.

Ему ведь тоже бывает тяжело, пусть он и самый сильный человек на свете.

Самым сильным сложно быть в одиночку…

Дома нас встретила мама, всплеснула руками и пошла мыть арбуз в ванную.

А потом папа резал арбуз, и мы все вместе его ели. Арбуз оказался ярко-красным и очень сладким, он возвышался в центре стола, словно полосатая гора, и я размечтался, как было бы здорово на такой горе жить. Захотел сладкого, взял ложку, забрался на вершину и черпай себе, сколько влезет. И плюйся косточками сверху.

– Как же вы его до дома-то дотащили? – удивлялась мама, а мы с папой переглянулись, подмигнули друг другу и честно ответили:

– Вдвоём!

– Прямо от рынка?!

– Честное десантное! – возмутились мы с папой хором.

– Мы с Русем вдвоём вообще ого-го! Сила, – пояснил папа.

– Сильнее ста тысяч силачей, – добавил я. Мама рассмеялась, и я уточнил: – Так папа говорит, – и с удовольствием вгрызся в сочную, ярко-красную мякоть.

А вообще, вдвоём надо не только арбузы носить.

Например, мы с папой однажды тащили целый ящик яблок с первого этажа – соседке помогали.

А ещё картошку маме из магазина.

А ещё… ещё можно много всего нести. То особое кухонное молчание, которое про папины сны. И даже сами сны.

Только это непросто очень, но можно, если очень-очень попросить про себя. Ведь сны у папы куда тяжелее арбуза. И даже целой кучи арбузов.

Так что пусть папе будет чуточку полегче. Я справлюсь, правда. Хотя бы просто видеть их – это как с молчанием. Вдвоём легче.

А что ещё тут сделать, я не знаю. Но ничего не делать – нельзя, ведь я – папина вторая рука.

Я обещал.

А арбуз мы потом целую неделю ели. И даже соседке четверть отдали, угостили.

И сны папе стало чуточку легче смотреть, я видел. А «чуточку» – это во сне очень-очень много.

***

ПАПА ПОЖЕЛАЛ МАМЕ СПОКОЙНОЙ НОЧИ.

Кровать чуть слышно скрипнула, и мама шепнула папе в ответ:

– Да уж, Игорь, надеюсь, ночь будет спокойной.

На что папа ответил:

– Конечно, Ириш. Спи. Сегодня ночь будет совершенно спокойной.

– А завтра?

На некоторое время в комнате повисло то самое молчание, и на прикроватной тумбочке сменились цифры на часах: «10.08 00:00», а потом папа ответил – но уверенности в его голосе я не услышал:

– Конечно, будет.

…От собственного голоса майор Николаев открыл глаза. Земля дрожью отозвалась на близкий разрыв, прошелестела где-то неподалёку автоматная очередь, бьёт в глаза красное, словно кровью умывшееся солнце. Щёку оцарапало взметнувшимся песком, и слух постепенно стал возвращаться, словно кто-то подкручивает громкость в телевизоре.

Николаев шевельнул головой. Жив.

Отполз в сторону. Значит, цел… кажется.

Слух вернулся в полной мере, на мгновенье оглушив какофонией жаркого боя. Во всех смыслах жаркого, август-месяц.

– Тащ командир! Тащ командир! – вплетается в грохот голос одного из бойцов. Заяц?.

Чьи-то руки подхватывают Николаева и тащат прочь из комнаты.

– Живы, товарищ командир?!

– Жив, – успокаивает Николаев, привставая. – Контузило слегка… А так порядок.

Да, это Заяц, санинструктор.

– Точно? – заглядывает он командиру в глаза – обеспокоенный и виноватый, будто… будто… сердце майора прихватывает тревогой.

– Абсолютно, – заверяет Николаев, вытирая – размазывая по лицу – кровь и пыль. – Я долго валялся?

– Да не, сразу вытащили.

Николаев кивает, восстанавливая в памяти предыдущие события – по цепочке, шаг за шагом, словно в поисках ошибки, из-за которой всё свернуло не туда…

Подъём полка, немая тревога, постановка задачи, погрузка, Беслан – Роккский туннель – Джава – Цхинвал, марш-бросок, бой, автобаза, снова бой, попытка грузин прорваться, полк принимает решение занять круговую оборону – в ночь уходить бесполезно. Какое-то помещение… Гарин в дверях… Окно… Гранатомётный выстрел…