Валентина Осколкова - По всем частотам. Сборник

Я не забыл. Поэтому только вздохнул:

– Ну ладно. Я пошёл, – и поднялся, но Руслан дёрнул меня за руку, заставляя сесть обратно.

– Не при прямо на пули! Вон, сбоку, мимо той груды.

Я торопливо кивнул и снова привстал, но Руслан опять не дал.

– Ползком!

– Ладно, – согласился я и пополз мимо развалин.

По мне стреляли. Ну, мне так показалось. Один раз даже чуть не попали – взметнувшийся фонтанчиком песок больно посёк мне лицо. Я поспешно спрятался за какой-то сгоревшей машиной.

Она была ещё тёплая. Большая такая, вроде джипа. В кабине кто-то был… Приглядевшись, я понял, что именно «был». До того, как заживо сгорел.

Я сглотнул и отвернулся.

И не такое в папиных снах видел!

Правда, теперь всё было как-то слишком… по-настоящему. Это не папин сон и вообще – не сон.

Но я сам сказал – и Руслан подтвердил, – что мне надо идти. К папе.

Пересидев немного, я высунулся из-за машины… и наткнулся на людей. Один был с автоматом, а второй – ещё и с «мухой», РПГ-18, я по папиным снам помнил, что это такое.

Они тоже собирались спрятаться за этой машиной.

А потом обернулись и заметили меня. Удивились и начали что-то говорить.

Я не понимал ни слова.

Ни словечка.

От странных, незнакомых звуков чужой речи мне стало так страшно, что я вскочил на ноги и бросился бежать, не помня ничего. Даже пули казались уже не такими страшными, как те двое.

Я нёсся с такой скоростью, что казалось – я лечу, и мир за мной не поспевает. Я влетел в какое-то здание мимо людей с автоматами… запнулся о лежащий в проходе камень…

– Мама-а! – взвыл я. Из глаз брызнули слёзы – я не хотел плакать, но они сами градом покатились по щекам.

Болели и щека, и рассаженная ладонь, и снова колено – больно-больно…

– Ой, мама…

– Эй, ты чего? Ты откуда такой взялся? – изумлённо тронул меня за плечо один из людей, мимо которых я только что пробежал.

Протерев глаза, я узнал Гарина – точно такого же, как в папиных снах, и мигом забыл о том, как всё болит. Инженер жив!..

Он ещё жив. А потом он пойдёт к папе, в окно попадёт граната от «мухи»…

– Ты по-русски понимаешь? Ты местный?

– Я… бежал, – еле выдавил я из себя.

Он жив!

– Эй, ну чего ты? Пойдём к Варягу. Заяц к нему, вроде, пошёл что-то выяснить – перевяжет.

Сам Гарин весь в ссадинах, и лоб пересекает огромная царапина, почти рана, но он к Зайцу-санинструктору – не торопится.

А «Варяг» – это папин позывной. Ещё иногда его «князь» зовут, «княже», «князь Игорь», но позывной – именно Варяг. Вот Гарин и сказал: «Пойдём к Варягу».

К Варягу…

То есть сейчас Инженер пойдёт к папе.

И взорвётся граната?!

Нет, ему нельзя!

Я вцепился Гарину в рукав, судорожно пытаясь придумать, как ему объяснить, что идти нельзя…

А потом понял, – а может, и Руслан подсказал неслышно, – что даже если к папе не пойдёт Инженер, выстрел всё равно попадёт в окно.

Только подорвётся на ней папа, а не Гарин. Не во сне – Руслан ведь сказал, что это не сон.

– Ну чего испугался? – не так понял меня Гарин. – Залечим тебе ссадины, потом разберёмся, откуда ты такой взялся.

– Не… не надо, – всхлипнул я. – Не… нельзя. Туда нельзя! Н-никому!

– Почему нельзя? – удивился Инженер.

И взглянул на меня как-то… открыто, полностью, и я понял, что даже если всё ему расскажу, и даже если он поверит – то всё равно он пойдёт к папе. Чтобы вместо него умереть. Просто так, с вот этой открытой улыбкой. Как на праздник.

И что же я тогда должен делать?! Я-то думал, я тут, чтобы Гарина спасти!

Но тогда погибнет папа.

Не приедет домой. И я не встречу его в коридоре, кутаясь в его же халат, и он не поднимет меня одной рукой, и арбуз мы домой вместе не понесём, и ящик яблок соседке, и…

Я словно застыл – не внешне, нет, но не было сил возражать, объяснять и что-то говорить. Я безропотно позволил Гарину отцепить от себя мои пальцы, взять за руку и повести к Зайцу и папе. Я ничего не понимал, ничегошеньки, что мне делать, зачем я тут. Руслан спас папу, потому что умер. А я что? Мне только через четыре месяца, даже больше, одиннадцать лет исполнится. Я не такой сильный, как папа, и не такой смелый, как Руслан.

И что же мне теперь делать? Руслан!

Руслан не слышал – или не знал. Он, понурившись, шагал рядом с нами, но никто его, кроме меня, не видел.

Конечно, он же сам сказал: его здесь нет, он умер в 1999 году…

«Прости, – говорил его взгляд. – Я не знал, что всё так выйдет, Русь. И я не знаю, что делать, я ничего не знаю, я просто мёртвый парень из Грозного».

Господи, а кто же тогда знает?!

Но тут я увидел папу, и оцепенение прошло.

Папа был почти такой же, как дома, только чумазый весь, и руки – обе, он ими автомат держал. Папа стоял в каком-то помещении, а в окно я увидел ту самую машину, от которой прибежал сюда.

Гарин шагнул к двери, но тут во мне что-то оборвалось, словно резинка – и больно хлопнуло внутри, по груди, обжигая страхом узнавания – из папиных снов.

Сейчас!..

Опережая Инженера, я бросился к окну. «Не стреляйте!» – хотел крикнуть я. Неужели по мне выстрелят?!

Наверное, те двое, за машиной, всё же что-то заметили. Сложно ведь перепутать взрослого солдата в камуфляже и меня в жёлтой футболке и рваных бриджах.

…Красное солнце бьёт в глаза, и текут слёзы, и щиплет ссадину на щеке. Солнце садится прямо в обгоревшие развалины – алый круг среди серо-чёрного. Я опускаю глаза и вижу, что на футболке лежат такие же красные, как солнце, блики.

Страшно. Мне – страшно.

– Ру-у-ус-сь! – кричит папа одним пронзительно-шипящим звуком – диким, неверящим голосом. Папа не понимает, откуда я тут взялся, только знает, чует, что я – на прицеле.

Я, наверное, не такой смелый, как Руслан. Я дико боюсь.

Но выбора нет.

Не хочу, чтобы Инженер умер. Или чтобы папа умер. Или кто-нибудь ещё, Заяц-санинструктор, например…

Не хочу!

А граната всё не летит.

Может, меня увидели, а может, ещё что-то случилось.

Граната взорвалась – но за окном.

А может, и не граната, а мина или что-то ещё, но рвануло здорово. Я упал, пребольно ударившись спиной и затылком. Наверное, дальше была темнота, но я её не запомнил.

…В голове гудит, и я боюсь открыть глаза. А вдруг ничего не удалось? И нет ни папы, ни Гарина?!

Но вокруг – тихо-тихо.

Кто-то поднял меня на руки, и тут я не выдержал и тихонько заплакал. Я жив. А папа… И Инженер…

– Ты чего? Плохой сон приснился? – удивился папа, прижимая меня к себе, а потом аккуратно опустил на кровать.

Я осторожно открыл глаза и сел, ничегошеньки не понимая.

Болело колено. И рука, и немного – щека. Откуда-то в памяти возник велик, двор, соскочившая цепь…

Но в голове ещё гудело от взрыва, и руки пахли незнакомой гарью.

– Это не сон, – упрямо сказал я.