Андрей Буровский - Сибирская жуть-4. Не будите спящую тайгу

— Не-ет, почтеннейший Петр Филиппович, не-ет! Совсем даже не время вас развязывать, уж поверьте! Оч-чень! Оч-чень уж вы тут у нас загадочная личность, Петр Филиппович! На работников угрозыска бросаетесь, сидите тут один черт знает сколько времени, а чем занимаетесь, кто знает? Кто знает, я вас спрашиваю, Петр Филиппович? А может, и не Филиппович? — шагнул к привязанному Павел, обвиняющим перстом ткнул в очкастую физиономию. — А может быть, вовсе не Петр?!

— А-ва-ва-аааа…

То ли Петр Филиппович лишился дара членораздельной речи от удивления и ужаса, то ли он просто не успел произнести нечто имеющее смысл, но Павел не дал продолжать.

— А?! Что?! Непонятно! Не слышу! — начальственно окликал Павел, прогуливаясь по кабинету. Физиономия Петра Филипповича приобретала помидорный оттенок.

И тут раздался телефонный звонок… Такой родной, знакомый зуммер, многократный, короткий клич межгорода; зуммер, зовущий так ко многому, так многое обещающий, что Павел с придушенным воплем ринулся к телефонному аппарату и уже плевать хотел на трусливое сипение Филиппыча.

— Карск заказывали?

— Да!

— Говорите.

— Евгений Михайлович?! Вы?!

Мгновение стояла тишина, а потом раздался голос Бортко. Нельзя сказать, что звучный и красивый, нет. И очень многие дали бы немало, чтобы больше никогда его не слышать. Но для Павла этот голос был таким родным, таким милым, что буквально вышибал слезу.

— Куда ты девался, сынок?!

— Долго рассказывать… Докладываю по порядку. Целью экспедиции было найти живых мамонтов. Вернее, проверить, есть они или нет. Лагерь стоял возле озера Пессей, в устье реки Коттуях, там мы и прочитали письмо Тоекуды.

А сейчас мы на Исвиркете, в зимовье, в двадцати километрах от устья. На нас напали. Мы потеряли телефон. Я пешком шел два дня, пришел в Бриндакит. Звоню вам из Бриндакита.

И вот тут-то Павел растерялся. До сих пор ему казалось, что достаточно позвонить, и все решится само собой. Все станет ясно, толково и никаких проблем уже не будет. А теперь встал простейший вопрос — что, просить Ведмедя прилететь сюда самому? Или просить выслать отряд?

И Павел закончил вяло, без конкретики:

— Жду ваших указаний.

— Все целы?

— Мишу Будкина взяли в плен.

— Противник известен?

— Люди Чижикова.

— А ну-ка, расскажи подробнее. На вас там, говоришь, напали?

— Да. Наш лагерь на Коттуяхе захватили, когда мы были на маршруте. Лагерь взяли и Мишу Будкина в плен. Он оставался стеречь. Снег запер нас в зимовье на Исвиркете.

— Почему всех понесло на Исвиркет? Мамонтов нашли?

— Нашли, но не живых, два трупа.

— Настоящих трупа, как березовский?

Павел мог и ошибаться, но в этот момент в голосе Бортко впервые прозвучала нотка самого неподдельного, самого живого интереса. И кому же, как не Павлу Бродову, можно было все это понять. Трупы, преступления, нападения, сотовые телефоны — все это, в конце концов, бытовщина, не более. А тут — мамонты! Самые настоящие, хотя, к сожалению, мертвые… Тут не эта скукотища, с трупами бичей или бомжей или в лучшем случае с опознанными, с заказными.

— Самые настоящие, Евгений Михайлович! Сам видел! — Тут Павел вдруг представил, что Бортко окончит разговор, и заторопился, заспешил: — Так что мне делать, Евгений Михайлович?! И как можно помочь экспедиции?!

— А что тебе понимать, Паша? Тут вроде ты сидеть немного можешь? В Бриндаките?

— Могу, а…

— Подожди, не пыли… Провести до Исверкета сможешь?

— Обижаете… Конечно, проведу.

— Ну вот сиди и жди. Часа через четыре буду.

В трубке зазвенела тишина…

Дело было сделано. Приказ получен. И даже издеваться над Филиппычем уже не было моральных сил. Петр Филиппович молча и преданно смотрел на Павла, сидя почти по стойке «смирно», насколько позволяла веревка.

— Петр Филиппович, — серьезно сказал Павел, — на первый раз я вас отпущу. Но имейте в виду, что через несколько часов здесь будет половина всего Карского ОМОНа.

Интересно, что подлянок больше не было. Филиппыч повел кормить, и оказалось, что даже водка есть. Жена — та сама странная дама в полузастегнутом халате — собирала на стол. У нее здесь гостила сестра, с еще более северной внешностью. Еда была местная, а русских блюд типа грибков или моченой ягоды не было совершенно. Дамы не общались с гостем, подавали строганину и резали ее ужасно ловко. Передвигались они с легкостью привычных к пересеченной местности, а застегнуться и не подумали с наивностью детей природы.

И при этом в речи сестер было что-то ужасно знакомое… то-то знакомое с детства, полузабытое, и уж, конечно, не отсюда. Интонации, акцент — все было местное. Но вот слова… Где-то Павел слышал такие. И стоило ему, чокнувшись с Филиппычем, засосать свою первую водку, как вдруг все встало на свои места!

— Was ist das «Messer»? — выплеснул Павел свои школьные познания немецкого. Словно выдохнул выхлоп от водки.

— Das ist ein Messer, — показала нож одна из женщин.

— Ой, девочки, так вы из немцев! То-то я слышу знакомое.

— Мы не из немцефф… Мы это… Мы есть рода Дучьцынтыр…

Но «лампочка» все еще горела в голове у Павла, и он делал правильные выводы.

— А отец у вас был немец?

— Нейн…

— А дед?

— У нас деты… У всех в роду деты — да, немьец. Немьец в тундре жил, олешка заводил — получился род Дучьцынтыр.

Становилось относительно понятно. Павел не первый раз сталкивался с отголосками этой старой и страшной истории. В Российской империи жили немцы… Много немцев, больше двух миллионов человек. Предки части из них переселились в Россию еще при Екатерине II, им давали землю по Волге, на Алтае. Другие жили в Прибалтике со времен завоевания земель эстов и ливов Тевтонским и Ливонским орденами; эти земли вошли в состав Российской империи в XVIII веке, после Петра I.

В XX веке СССР начал войну с Германией. И немцев — миллионы ни в чем не повинных, чаще всего — вполне лояльных России людей, готовых даже воевать с нацистами, ссылали сюда, в тундру. «Ссылали» — это не совсем точно, потому что людей, набитых в трюмы барж, «сбрасывали» вниз по сибирским рекам. «Сбрасывали», кстати, это официальный термин тех времен. Так и писали тогда — «за навигацию сброшено столько-то барж с таким-то количеством врагов народа».

Сбрасывать старались под осень, прямо на обледенелые берега, без всяких средств к существованию, без продуктов — умирать. К весне из сотен людей выживало несколько сильнейших мужиков. У большинства и могил не было — зимой хоронить невозможно, а весной начиналось гниение сотен трупов, и похоронить их оставшиеся все равно не смогли бы. И эти… «счастливчики», дожившие до весны живые скелеты, разбегались от несущих заразу трупов близких и родных. Они пристраивались в заготконторы, на валку леса, становились чернорабочими. А кто-то прибивался к ненцам жить, бежал из обернувшегося адом «цивилизованного» мира; эти учились разводить оленей, охотиться на дикого зверя.