Сергей Сироткин - Путь. Часть 3. Последняя мысль

Именно крик помогал выдержать жуткую боль и, зная это, осужденным специально затыкали рты. Снова командир легиона делал сотнику милость, только в этот раз милость действительно оказалась таковой.

Палач вынул из-за пояса плеть, состоящую из трёх плетеных кожаных хвостов с железными крючками на концах, и, заняв позицию сзади и чуть сбоку от Тита, нанёс первый удар по голой спине осужденного.

Резкое жжение обрушилось на спину легионера, а затем острая режущая боль от вспарывающих кожу крючков вонзилась через спину прямо в мозг. Тело сотряслось, застонало, как разрывающаяся от натуги жила, и из Тита вырвалось непроизвольное рычание. Он сразу же понял: палач подкуплен Клавдием, и выжить всё-таки не удастся. Исполнитель казни с первого удара обозначил своё намерение убить осужденного легионера.

«При всём старании, я протяну максимум десять плетей», – подумал Тит, и его пронзила ещё большая боль от второго удара. Спина стала разрываться от безжалостных металлических крючков, выплёскивая драгоценные ярко алые капли жизни из тела сотника на твердь. Разум мгновенно сковало, будто палач бил не по спине, а по голове, раскалывая её медленно и настолько болезненно, что сразу появилось желание поскорее умереть. Тит ещё стоял на ногах, но уже после третьего удара, ноги подкосились, перенося вес тела на руки, и так измученные за ночь верёвками. Сотник захлебнулся от боли в собственном крике, и вместо рычания издал сиплый стон, означающий близкую смерть.

Только сейчас костлявая старуха соизволила явиться своей жертве. Титу почудилось: смерть усмехнулась, обнажив свои гнилые зубы, и поманила к себе костлявым пальцем. Но от сокрушительной боли эта старуха неожиданно стала желанней любой красавицы, и сотник мысленно потянулся к ней. Видение было настолько реальным, что легионер словно почувствовал смердящее, спасительное дыхание той, что обрывает жизнь. Но четвёртый удар разрушил появившийся образ смерти, и Тит утонул в океане боли, захлестнувшем человеческую сущность пенящей волной невероятных мучений. Из легионера вырвался глухой, хриплый звук, и ноги совсем перестали слушаться. Воин империи повис на руках, более не в силах опираться на твердь мира. Железные крючки достали до костей и, оцарапав их, подарили впечатление, что человеческое тело принялось выворачиваться наизнанку.

«Пять!» – донёсся до Тита голос начальника охраны трибуна, отсчитывающего удары, вместе с оглушительной резью от удара плети. Голова сотника наполнилась монотонным гудением, лишающим слуха. Перед глазами всё поплыло.

Шестой удар заставил легионера расстаться с силами и надеждой выжить, от чего веки воина слегка опустились. Он издал жалкое подобие стона и мысленно вручил себя смерти. Боль не отпускала. Она вцепилась острыми зубами, которыми были железные крючки плети палача, стараясь с каждым укусом вонзиться глубже, будто стремилась добраться до сердца, упрямо продолжающего биться, не смотря на адские муки. Жуткое потрясение пережёвывало плоть сотника, смакуя каждую выдавливаемую каплю крови, и никак не хотело отпускать свою жертву в освобождающие от него объятия смерти. Тит уже начал мысленно молить о смерти то ли палача, то ли его плеть, то ли боль. И тут седьмой удар что-то сломал внутри легионера, представляя его вниманию настоящие телесные муки, словно предыдущие были только разминкой.

Тянущая, вырывающая душу невиданная ранее боль, будто начала петь непрерывную, раздражающую песню садиста, не способного остановиться и дать даже малейшей возможности передохнуть хоть на мгновение.

Стонов сотника уже никто не слышал, и легион понял: до десятого удара Тит не доживёт. Многие воины опустили взгляды, чтобы не видеть жутких мук своего собрата, которого они уважали и старались быть на него похожими. Трибун также не в силах более смотреть на казнь своего лучшего воина, поднял взгляд выше столбов и постарался отвлечься небом. И только Клавдий, забыв скрыть злорадную ухмылку, пристально наблюдал за медленно теряющим жизнь обидчиком, боясь даже моргнуть и пропустить долгожданный момент смерти.

«Восемь! – уже более тихим голосом отсчитал начальник охраны трибуна. – Девять!» А Тит ещё оставался живым, давая это понять конвульсивными подёргиваниями тела после ударов. «Десять!» – оповестил голос, который уже никто не слушал, и сотник, вскинув в последний раз побледневшее лицо к небу, уронил голову, уперев полузакрытые глаза в твердь мира.

Он выдержал только десять ударов, а его почти мёртвому телу предстояло получить ещё пятнадцать плетей. Разум Тита, продолжающий агонизировать в пучине боли, находился в невероятном шоке не в состоянии мыслить. Душа рвалась на волю и, чтобы покинуть тело сотника, на мгновение замерла в ожидании желанной смерти.

И вдруг твердь под ногами Тита разверзлась. Он стремительно начал проваливаться вниз, сквозь плоть мира. Падение сотника ускорялось. Миг, другой… и пред взором легионера предстали два океана огня, бушующих друг перед другом, неся потоки огненных масс крови Сущего. Невероятный жар обдал Тита. Он отвернулся, пытаясь защититься от огненного дыхания океанов, и увидел позади себя в закручивающемся огненном портале застывшую фигуру палача, занёсшего над собой плеть для очередного удара. Время для легионера остановилось. Он всё ещё был жив, но вступил уже одной ногой в Пекло, которое ждало человеческую душу для предстоящих вечных мук за совершённые убийства во имя империи.

– Добро пожаловать в Пекло! – услышал чью-то мысль Тит.

Он повернулся вновь к огненным океанам и смог заметить еле видимую, прозрачную фигуру неизвестного ему существа.

– Кто ты? – спросил сотник.

– Тот, кто услышал твою мольбу к Тьме и договорился с её повелителем, чтобы ты стал великим воином, коим мечтал стать с детства.

В этот раз я не летел во Тьме, а стремительно пронзал её, перемещаясь настолько быстро, что разум поначалу не мог ориентироваться в пространстве, испытывая серьёзные потрясения. Но впечатления от такого невероятного движения, которые испытывала душа, захлёстывали настолько бурно и поразительно, что остановиться не было сил. Причём не только я пронзал столп Сущего, но и он протекал сквозь меня, оставляя в моей сущности следы колоссальных по объёму чувств и потоков информации. И когда они создавали впечатление невыносимой ноши, всё же приходилось останавливаться, чтобы отдохнуть хоть ненадолго. Передохнув, вновь устремлялся вперёд, и не важно куда, лишь бы вкусить долгожданное ощущение жизни… Пусть такой непривычной от постоянного столкновения двух сущностей, моей и Тьмы, но не менее притягательной и желанной в восприятии.