Алекс Лоренц - Собаня

– Готика ваша – говно, – сказал Антон. – И музыка ваша – тоже полное говно. И сами вы жалкие куски говна. Одеваетесь как чучела. Вами только ворон в огороде пугать.

Он презрительно сплюнул на асфальт и скомандовал:

– Пошли, быстро. И чтоб я ни слова лишнего от вас не слышал.

До перелеска у дальней окраины пришлось шлепать по жидкой грязи. Там из зарослей золотарника выглядывали неказистые кресты с номерами. Чувствуя, как набухают влагой ботинки и мокнут ноги, Антон думал: «Лучше б сразу сдал малолетних дебилов ментам». Миновав последние участки, они спустились по скользкому глинистому склону в овраг. Тощий поскользнулся и съехал вниз, изгваздался с ног до головы.

Вот он, перелесок, на пригорке.

– И кому только могло прийти в башку сюда лезть… – произнес Антон, взбираясь по склону в поникшей от дождя высокой траве.

– Мы сюда и не лезли, – осмелился возразить патлатый. – Мы там были, на кладбище. Все вроде нормально-нормально, а потом он раз – и исчез. То есть несколько секунд назад мы его видели, потом как-то все отвернулись – так совпало… и нет его. Может, старое кладбище нашел…

– Да нет здесь никакого старого кладбища! – заорал Антон, перекрикивая хлещущие кнутом косые струи. – Тут ничего не было до пятидесятых годов! НИ-ЧЕ-ГО!

– Но легенда…

– В жопу ваши легенды! Их сочиняют такие же бездельники, как вы!

Ребята сочли за лучшее не спорить с взбесившимся сторожем, иначе рассеченная бровь патлача могла оказаться лишь легкой затравкой.

Они поднялись по косогору в перелесок. Вдали виднелись редкие огоньки складов, граничащих с полудохлыми дачными поселками. Там, где днем хорошо просматривалось кладбище, теперь царила непроглядная темень, словно за краем плоского мира.

Они двинулись в глубь перелеска. Луч фонаря выхватывал из темноты одинаковые куски унылого пейзажа: поросшие грязно-желтой травой кочки, голые деревья, кусты.

Через пару десятков метров показались покрытые мхом и лишайником каменные плиты, обломки крестов. На поверхностях – остатки выбитых зубилом фигурных букв и цифр, дореволюционная орфография.

– А вот и старое кладбище, – произнесла девка то, что боялись сказать вслух остальные.

Антон не верил своим глазам.

– А кто-то только что утверждал, что нет никакого старого кладбища, – недовольно пробубнил тощий себе под нос.

– Смотрите, кровь! – воскликнул волосатый, указывая на темную лужицу в обломке каменной чаши.

– Да не кровь это, – отмахнулся Антон. – Вода обычная.

– И здесь, – проигнорировал его патлач.

Девка застыла на месте, зажала рот ладонью. Антон направил луч на предмет, приковавший ее взгляд.

Несколько отрубленных – нет, вырванных с корнем – пальцев на поваленной могильной плите.

– Его убили… – пролепетал тощий, вытирая с лица перемешанные с грязью капли воды.

– С чего вы решили, что это именно ваш? – спросил Антон.

– Кольцо.

Антон присмотрелся. На одном из пальцев – наверное, среднем – красовался дешевый перстень с несуразной гравировкой в виде вороньей головы.

– Надо уходить, – сказал Антон.

– А как же… – попыталась было возразить девка.

– Он сдох! Нет его! И искать мы его больше не будем. Во всяком случае, я точно не собираюсь, а вы как хотите.

– Ляньте туда, – обесцветившимся голосом произнес патлач, выпрямившись, как древко швабры.

Антон перенаправил луч – и…

Увидел.

Пацаненка – одного из готов – кто-то лишил ног, дочиста выпотрошил и, как резиновый чехол, натянул на могильную плиту – так, что ребра разломились, а острые зубчатые обломки пронзили плоть. Голова свесилась набок. На лице застыла маска запредельного страдания: парня потрошили заживо. Губы растянуты, зубы стиснуты. Глаза закатились так, что видны лишь белки, подернутые сеткой лопнувших сосудов.

Позади кошмарной инсталляции виднелся нескладный одноэтажный домишко с глинобитными стенами, грязным окошком и крышей из побитой ветрами дранки.

– Там сторожка, – сказал тощий.

– Правильно, – оторопело отозвалась девка. – Есть кладбище – должен быть и сторож.

В окошке засветился тусклый огонек. Внутри мелькнула тень.

Антон развернулся и бросился наутек. Готы припустили следом.

Услышав, как позади скрипнули ржавые дверные петли, Антон прибавил скорости. Остатки опьянения спали, словно разомкнутые чугунные кандалы. Ослабевшее от безделья и пьянства тело сопротивлялось: мышцы ныли, голова кружилась, в пищеводе закопошилась мягкими лапками тошнота. Дыхание сбилось до натужных хрипов. Антон бежал вниз по холму, увязал в длинных волосьях вымокшей травы, спотыкался о коряги.

Карабкаясь на противоположный склон, он несколько раз поскользнулся на мокрой глине. Падал, пачкал ладони, локти, колени.

Оказавшись на одной из дорожек своего – теперь казалось, такого родного и уютного – кладбища, он остановился, согнулся пополам, перевел дух. Под черепом пульсировало. Казалось, еще немного – кости треснут, розоватая жижа мозга с шумным жирным плеском вырвется на волю.

Готы тоже остановились.

Отдышавшись, Антон заявил:

– Значит так. Сейчас я возвращаюсь в свою сторожку, а вы – валите на хрен с кладбища и дальше разбирайтесь сами. За оврагом не моя зона ответственности.

Девка раскрыла было рот, чтобы возразить.

– Знать ничего не желаю! – отрезал Антон. – Я тут не при делах, так что сами думайте, как быть. Мне вас, обсосов, ни хрена не жалко. Ни грамма симпатии я к вам не испытываю.

Кое-как отряхнувшись, он зашагал по хорошо знакомой асфальтированной дорожке.

Во фляге осталось немного водки. С четверть. Допить, успокоиться и забыть обо всем, что видел. То было лишь минутное помешательство, вызванное… да черт знает – какая разница! С рассветом выяснится, что нет в том перелеске на пригорке никакого «старого кладбища». Это как пить дать.

Вдали забрезжил робкий свет.

Вагончик. Водка. Наконец-то.

По телу жидким свинцовым грузом разлилась болезненная усталость – и ночная реальность словно обрела иные формы и оттенки. Антону казалось, он не узнает местность. Многовато зарослей, могилы слишком неухоженные…

Надгробные плиты захоронений полувековой давности сменились грубо тесанными массивными камнями, на которых прочно укоренился мох.

Кровь в лужицах.

Антон чувствовал, как внутри закипает паника – рвется наружу, словно перепуганный до чертиков дикий зверь.

– Опять старое кладбище… – едва слышно пролепетал патлач, вытирая мокрое лицо.

В тускнеющем – батарейки доживали последние минуты – луче фонаря показался зачехленный человеческим телом памятник. Голова мертвого гота уже не свешивалась набок. Она застыла в вертикальном положении. Белки закатившихся глаз уставились на гостей.