Алина Верходанова - Златовласка

Аня не собиралась разбираться, что именно означает эта милая беседа, улыбка и озорной огонек в глазах. Она встала, привычным движением стряхивая мелкий мусор, который мог прицепиться к одежде. Она хотела уйти. Видит бог, она просто хотела уйти, она даже сделала первые несколько шагов, когда вдруг развернулась, и задала единственный вопрос, который мучал ее уже много дней:

– За что?

Маша улыбнулась еще шире, и пожав плечами, бросила в ответ первое, что пришло в голову:

– Потому что могу.

Аня застыла. Никогда, ни разу за много лет, ей не приходила в голову мысль, что дело вовсе не в ней. «Потому что могу». Этот небрежный ответ означал, что Аня ничего не может изменить, они будут травить ее, пока им не наскучит, пока им будет хватать сил, наглости и злости – а этого ее обидчикам было не занимать. Будут травить, пока не затравят насмерть. Пока могут. Пока она не даст отпор.

Ее тело среагировало быстрее, чем мысли. Что-то внутри нее щелкнуло, какой-то древний, первобытный инстинкт бросил ее тело вперед, она толкнула Машу в руками в грудь, не слишком сильно, но достаточно, чтобы ее хрупкое равновесие на парапете покачнулось. Удивление на ее лице сменилось страхом, она нелепо взмахнула руками, пытаясь схватиться за Аню, но та отстранилась, почти рефлекторно. Аня не собиралась ее убивать, она в шоке смотрела, как одноклассница мешком переваливается через парапет и летит вниз.

«Господи, лишь бы она осталась жива», подумала Аня, не решаясь взглянуть вниз. Она стояла, замерев посреди крыши, пока шок не сменился страхом. Тогда она схватила свой плед и бросилась домой.

7

Аня упала в кровать, спрятав в подушку перепуганные глаза. Ее била мелкая дрожь, но она знала, что это не холод. «Боже, я, я убила ее», – наконец смогла признаться она себе и чуть не завыла – такой ужасающей и необратимой была эта мысль. «Я не хотела, ну я же не хотела, – завыла какая-то часть ее сознания, та самая, что умела долго терпеть и бесшумно плакать. – Я правда не хотела, это вышло случайно. Да! Именно! Это несчастный случай!». Кто-то другой усмехнулся. Этот кто-то появился в ее сознании несколько минут назад, там, на крыше. Это он сжал кулаки и сделал три решительных шага вперед – он больше не собирался терпеть.

Он был спокоен и рассудителен: «Какое там, – сказал он, рассматривая свои несуществующие ногти. – Это убийство. В лучшем случае, сойдет за непреднамеренное, хотя, учитывая всю эту историю с буллингом, никто в здравом уме не поверит, что ты не собиралась ее убивать. Так что, выходит, вполне себе преднамеренное убийство. Если, конечно, узнают, что ты там была».

Аня сильнее закуталась в одеяло и зажмурила глаза до боли: «Меня там не было. Не было. Не было. Этого всего не было. Ничего не было», – повторяла она себе, как заведенная, пока, наконец, не заснула тревожным сном. Во сне она снова и снова падала с крыши, она летела, разбивалась об асфальт и упивалась наступившей следом тишиной, пока снова не оказывалась на крыше.

– Эй, вставай! Хватит дрыхнуть! – кто-то разбудил ее, резко содрав одеяло. Мама. Мама всегда так делала, когда была не в духе.

«Она знает», – тут же подумала Аня, балансируя на краю сна. Она не хотела просыпаться, не сегодня. Никогда.

– Вставай, тебе говорю, – ее голос был требовательным и напряженным. – Ты с вечера спишь. Я вернулась, еще не было шести, а ты уже дрыхла во всю. Ты не заболела часом?

Аня почувствовала, как на лоб ложится мамина рука, прохладная и сухая, как бумага новой тетради.

– Вставай! Сегодня нельзя опаздывать! Вставай! – она принялась с силой тормошить дочь за плечо, пока та не отозвалась.

– Я встаю, встаю, мам.

Она села на кровати, все еще не спеша открывать глаза. Она не хотела встречать этот день, она вообще больше ничего не хотела. Послышались шаги – мама уходила в кухню за чашкой своего обязательного утреннего кофе.

– Слышала, что случилось вчера? Или ты все проспала?

Аня молчала, впрочем, маме и не нужен был ее ответ.

– Машище из вашего класса упала с нашей крыши. Долбанные соседи потеряли ключ и просто оставили дверь на кровлю открытой. Местные подростки повадились туда лазить покурить да заселфиться, ну и эта дура свалилась. Может, прыгнула, конечно, но вряд ли. Спиной на асфальт – точно свалилась.

По квартире разносился настойчивый запах кофе. Мама снова стояла в дверях комнаты, которая служила их общей спальней. Аня наконец-то смогла открыть один глаз.

– И что теперь? – осторожно спросила она, боясь проявить излишнее любопытство.

– Теперь я должна тащится на летучку перед первым уроком, хотя собиралась идти только третьему. А ты никак не можешь оторвать свой зад от кровати. А-ну марш в ванную!

Аня молча вышла из комнаты. «Повезло? – подумала она. – Неужели мне впервые в жизни повезло?». Она отрыла кран и брызнула себе в лицо холодной водой. Ей все еще было неимоверно страшно, но все же, впервые за долгое время, ей захотелось улыбнуться.

Первое, что бросилось в глаза – щель между зубов. Ее не было. Небольшая, но вполне заметная, вчера еще была, а сегодня – нет. Медленно, даже с какой-то опаской, она провела языком по зубам – ровно. Идеально ровные зубы. Она попыталась улыбнуться, но уголки губ лишь нерешительно дрогнули, как будто ее лицо, измученное долгими страданиями, разучилось улыбаться. Как будто это было не ее лицо.

– Эй, давай живее! – послышался настойчивый приказ. Очень скоро у мамы кончится терпение, и она начнет колотить в дверь.

Аня сделала глубокий вдох, резко выдохнула и выдавила из себя вымученную улыбку. Она сразу ее узнала. Голливудская улыбка, которая стоила Маше 6 лет брекетов, мучений и издевательств, вдруг оказалась на ее лице. Нет, ошибки быть не могло. Аня видела ее сотню раз, эту холодную стерильную улыбку, созданную трудами стоматологов и ортодонтов. А теперь она здесь, в ее зеркале, на ее лице. Безумие. Чистое безумие.

– Если ты сейчас же не выйдешь и не начнешь собираться, я сама тебя оттуда выволоку! В конце концов, сколько можно! Ты будто издеваешься надо мной!

Аня пулей вылетела из ванны, твердо решив больше никогда не улыбаться.

8

Дело замяли. «Еще один тупой подросток свалился с крыши, – сказал следователь. – У нас такое редко, а вот в больших городах – постоянно». Этот ответ всех устроил. Но разве что кроме Мишиных родителей, но специально для них, он грозно добавил: «У нее вон 1,5 промилле в крови. Вы вообще куда смотрели, мамочка? Мы вас сейчас на учет всей семьей поставим. У вас ведь еще дети есть?». Дверь на крышу снова заперли за замок – вот и все. Как будто ничего и не было.

Аню перестали травить в классе. Может, все дело в том, что не стало главной заводилы, а может, в том, как именно ее не стало: трагическая внезапность ее гибели очень долго витала в воздухе напоминанием о смертности всего живого. Но Аня знала, что все дело в ней и ее новой улыбке. Никто ничего не сказал, никто ничего не заметил, но они чувствовали произошедшую в ней перемену, ощущали на уровне самых древних, первобытных инстинктов, что именно она теперь самых страшный хищник в этой клетке, и сторонились ее. Но даже роль изгоя была в миллион раз лучше той позиции вечной жертвы, в которой она была последние несколько недель.