Роман Шмыков - Шутка

Медленно, меряя каждый пройденный сантиметр, я приблизился к выходу и высунул голову так, чтобы торчал только один глаз. Там никого, ни справа, ни слева. Можно выйти и двигаться дальше. Если раньше стены несли на себе просто старую краску, то теперь начинался голый бетон. Проём слева. Дверь отсутствовала вообще. Я боязливо заглянул внутрь. Сзади опять послышался хруст стекла, и я забежал в комнату, спрятался за письменным столом, стоявшим прямо в центре. Сел и прижался затылком к задней панели стола, такой широкой и массивной, что там можно было бы при желании спастись от взрыва гранаты.

Опять одиночный звук и ничего после. Я встал, тяжело дыша. Знаю, что это за стол. За таким я делал уроки первые восемь классов школы. На нём лежат простые одноцветные тетради, подписанные моим куриным почерком. Учебники, сверху серый по Литературе. Терпеть не мог этот предмет, вот так уж вышло.

Мой любимый карандаш, погрызенный с одной стороны. Его купила мама на первое сентября первого класса. Он был таким красивым в то время, ярко-жёлтым, что я пописа́л и порисовал им всего пару дней, а потом сложил в ящик и больше никогда не использовался. Порой грыз его в нервных потугах осилить математику, но не более. Я потерял карандашик при переезде в новый город, когда мне исполнилось пятнадцать.

Не покидало ощущение, что вот-вот должен прореветь школьный звонок, и мне придётся собрать все эти вещи в рюкзак и перейти в соседний кабинет на другой урок. Звонок прозвучал, но уверен, что лишь в моей голове. И я вышел, зная, что впереди ждёт ещё как минимум одна комната.

Я оказался прав, она была, и она последняя. Здесь кровать, панцирная. Такая была во моём общежитии в студенческие годы, и именно на такой я потерял девственность. Кривые прутья порой впивались в спину, и на утро я спрашивал свою будущую жену, зачем она так царапалась, ей всё понравилось? Она отвечала лишь, что нечем царапаться, и показывала подстриженные ногти. Я помню, как смеялся почти до слёз от неловкой ситуации. После этого момента как мог старался оплачивать сеансы маникюра. Не помню точного мотива, зачем это делал, но с того яркого момента ногти жены всегда были покрыты лаком и имели приличную длину.

В углу стоит гитара, которую купил на первом курсе, осталась лишь третья струна. Мне разонравилось играть, когда я выучил пару любимых с подросткового возраста песен. Она хотела, чтобы я продолжил играть, якобы у меня получалось неплохо, но моя лень победила. По спине пробежались мурашки, когда послышался громкий лязг задетой оставшейся струны. Расстроенный звук натянутого железа. Перед глазами появились тёмные точки, как перед обмороком. Я опёрся рукой на деревянный тонкий косяк. Хорошо, что в комнату так и не зашёл. Я не упал, но если бы это и случилось, то приземлился бы на гору битого стекла от пивных бутылок.

Жуткий период.

Я протёр лицо сухой ладонью и чуть не поцарапался о свои же каменные мозоли. Чёткость сознания вернулась, и я вышел. Впереди оставалось только окно. Не оглядываясь назад, ватными ногами подошёл к нему и опёрся почти всем телом на дряхлые деревяшки. Локтями я уложился в землю на подоконнике. Я поднял голову и вперился в своё отражение. Это не окно, а огромное зеркало. То, что заметил ещё, бросило в такую дрожь, что ноги почти отказали. За мной, метрах в десяти, стоял тонкий, будто сотканный из веток, черный силуэт. Несмотря на его дальность можно было различить, как он глубоко дышал и сжимал кулаки. Доносился хруст его костяшек.

Я медленно обернулся и тупо уставился на оживший кошмар. Он же стоял неподвижно, но затем издал звук, как человек, вынырнувший из глубины и попытавшийся забрать весь воздух, которого ему так не хватало. Гортанное проглатывание. Чудовище ринулось ко мне с такой скоростью, что за ним поднимались с пола осколки стекла, куски дерева и камня. На моём затылке зашевелились волосы. Я точно почувствовал чьё-то прикосновение. Поднял руку к голове и, не успев ощутить что-либо, крутанулся на сто восемьдесят градусов обратно к зеркалу, но на этот раз там был огромный… я, отражавшийся лишь по пояс на широкой поверхности. В том же больничном халате и с теми же растрёпанными отросшими тёмными волосами, только у там нет глазных яблок, а вместо них лишь две темные точки, будто два уголька. Зубы чёрные и отваливаются. Это нечто схватило меня за горло прямо сквозь зеркало, подняло в воздух и принялось душить с безумной силой. Но не успел я потерять сознание, как тот тонкий силуэт уже приблизился сзади. Жуткая вонь спирта и горелых спичек. На моё плечо легла тёмно-красная обугленная рука.

– Оно принадлежит мне! – прозвучал охрипший голос.

Рука обернула к себе, и не успел я увидеть то, что произнесло эти слова, как всё исчезло. Едкий запах спирта окутывал ноздри изнутри и медленно просачивался через горло в лёгкие. Тяжёлым туманом, почти осязаемым, он опустился на самое дно и осел толстым слоем. От его тяжести я упал на колени. Вокруг полный мрак, ни единого источника света. Вообще ничего, но своё тело вижу отлично. Это всё.

Картинка проясняется, словно глаза, освободившись от темноты, привыкают к резкому свету. Я лежу на панцирной кровати в общежитии. Спину колют знакомые прутья, а старый матрас пахнет по́том. Я протёр глаза рукой. В голове гудит. Равномерный стук, как звон колёс тяжёлого грузового поезда. Во рту сухо и на вкус что-то горько-сладкое.

Я привстал и опустил одну ногу вниз, сразу напоролся на пустую пивную бутылку, да и не одну. Пола вообще не видно за толстым слоем пустой тары и её сверкающих осколков. Разум сразу очнулся, будто в глубине черепа произошла фотовспышка. Оглядевшись вокруг, я понял, что нахожусь в целом море бутылок. Поднял ноги и прижал к себе, тут же заметил, что на мне нет никакой одежды. Вообще, даже носков и трусов. Стеклянное море начало медленно вибрировать, и прямо из его тёмно-коричневых и зелёных глубин поднялась дверь. Я сидел и смотрел на неё во все глаза, стараясь понять, что происходит на самом деле.

Чёткого ответа я не получил, зато не сильно заставляя себя ждать, из двери вышла она– тоже голая. Смотрит на меня своими изумрудными глазами, из которых текут робкие слёзы, скатываясь по щекам и далее капая на оголённые груди. Она шагнула вперёд, на осколки и бутылки, но не провалилась, а пошла по поверхности. Я видел, как под нежными ступнями разливаются и брызжут маленькие фонтанчики крови, а её лицо не меняется. Никакой, вообще ни одной эмоции нет на милом лице. Когда она подошла вплотную, за её спиной поднялась огромная луна и бросила белоснежные блики по поверхности битого стекла.

– Ты увидишь. – Сказала она нежно, словно убаюкивая дитя. Коснулась указательным пальцем места между моими глазами.