Артем Римский - Без суда

– Разумеется, – ответил Филипп усмехаясь. – Но я имел в виду немного другое. Вернее, имел в виду ровно то, что спросил, просто ты неправильно понял мой вопрос. Я спросил о том, считаешь ли ты, что род твоих занятий действительно важнее всех остальных?

– Нет, я так не считаю, – ответил Сол, вовсе не настроенный впадать в рассуждения о чьей-либо значимости, тем более своей.

– Странно. А почему тогда занимаешься этим? – спросил Филипп и вновь усмехнулся.

Солу не понравился и сам вопрос, и еще его начинала раздражать постоянная манера Филиппа усмехаться едва не над каждой услышанной фразой.

– Не понял? – спросил Сол и потянулся к бокалу вина, чтобы скрыть свое раздражение.

– Просто мне кажется, люди, которые посвящают свою жизнь науке или искусству, несомненно, должны считать, что занимаются наиболее важным для общества делом. Если, конечно, они действительно посвящают свою жизнь делу. А не делают вид.

И, разумеется, усмешка.

Эшли бросила короткий взгляд на Сола, от которого этот взгляд не укрылся. И усмешка превратилась в насмешку.

Терренс, казалось, выпал из разговора, продолжая переживать свою трусость перед очной ставкой с поваром, и никак не старался оправдать свое поведение.

Филипп после последних слов последовал примеру Сола и тоже сделал глоток вина.

– В таком случае, я просто делаю вид, что посвящаю свою жизнь музыке, Филипп, – ответил Сол, чувствуя, что если его не провоцируют, то сам он может запросто себя спровоцировать, стоит начать задумываться о роли музыки в своей жизни.

– Я когда-то читал о тебе, Сол, – сказал Филипп, – и признаюсь…

– Обо мне, как и о других личностях, чья судьба схожа с моей, чаще всего пишут люди, не знающие обо мне ничего. Практически всегда.

– И все же, я хотел бы задать тебе вопрос, который возможно тебе не понравится.

– Так зачем его задавать? – засмеялся Сол, чувствуя, что этого человека можно вывести из себя с помощью его же оружия – смеха над каждым его словом. – Может быть, я расстроюсь, выйду из-за стола и затаю на тебя злобу. Хотя, я понимаю, что профессия адвоката откладывает свой отпечаток, и вопросы становятся неотъемлемой частью жизни.

– Я ни в коем случае не хочу тебя оскорбить, – сказал Филипп крайне серьезно, и Сол заметил тревогу, мелькнувшую во взгляде Эшли. – Я просто хочу хоть немного понять на твоем примере, почему с людьми происходит нечто подобное. С людьми одаренными и, несомненно, способными оставить след в истории.

– Мне нужно поклясться говорить правду и только правду? – вновь засмеялся Сол.

Филипп натянуто улыбнулся.

– Не нужно. Просто ответь: почему молодой человек, устроивший в двадцать три года фурор в лондонском Альберт-холле – стоит отметить еще в годы обучения в консерватории, – и в двадцать четыре года совершивший всеевропейское турне, в двадцать девять лет становится…

Филипп задумался, подыскивая слово, и Сол понял, что его хотят задеть.

– Посредственностью? – поспешил Сол задеть себя сам.

– Не совсем, – поморщился Филипп. – Человек с твоими достижениями, все же не может называться посредственностью. Но ведь тебе пророчили великое будущее, и вот я вижу тебя здесь, в месте для людей не очень счастливых. Разумеется, я предполагаю, что ты переживаешь о своей карьере, которая не оправдала всеобщих ожиданий.

– То есть, ты уже решил для себя, что я здесь именно в связи с упадком в профессиональной жизни? Почему не в личной?

Сол вновь засмеялся и посмотрел в сторону, но заметил, как Эшли не просто вскинула, а сосредоточила на нем странный, словно предостерегающий взгляд. Сол отметил, что подобные взгляды вообще плохо гармонируют с ее невинной внешностью, и выдают подобие волка в овечьей шкуре.

В этот момент Терренс что-то пробурчал себе под нос и отвлек внимание на себя.

– Терри, ты что-то сказал? – нарочито равнодушным тоном спросил Филипп.

– Нет, – процедил тот в ответ и лязгнул вилкой по тарелке, подбирая последние кусочки овощного гарнира. Его бунтующий дух, однако, был сломлен не до конца, о чем свидетельствовала большая часть индейки, оставшаяся нетронутой.

– Да нет же, я ведь сказал, что только лишь предполагаю, – вновь обратился Филипп к Солу.

– Так что ты хочешь узнать? – спросил Сол, внутренне пребывавший в высшей степени ошеломления от подобной бестактности, хоть и старался не показывать этого.

– Хочу узнать, как происходит перегорание. Ведь таких примеров масса. И в спорте, и в музыке, и в кино, и где угодно. Какие факторы влияют на это в первую очередь? Что мешает продолжать работать в том же духе, сеять те же семена и собирать тот же урожай?

Сол решил прекратить комедию. Он откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди и принял насмешливое выражение лица.

– Перегорание? – переспросил он, и заметил, что Филипп напрягся. Тогда Сол перевел взгляд на его жену, которая, в свою очередь, повернулась к мужу. – Честолюбие, Филипп. Уверен, что тебе знакома эта штука. Кусочек славы, деньги, а с ними и доступ ко многим запретным плодам. И честолюбие шепчет и шепчет, что эти плоды заслуженны и что их не просто можно, а нужно вкусить. Понимаешь меня? Вот я сижу за роялем на сцене и срываю шквал аплодисментов, да? Господи, как же я счастлив! Как же я крут и уверен в себе. Я еще не закончил играть концерт, но уже думаю о следующем, потому что этот наркотик незаменим и долго я без него не протяну; во всяком случае, в моменты этого кайфа кажется именно так.

Сол замечал, как лицо Филиппа мрачнеет все сильнее, и как на него просится гримаса злости. Терренс никак не мог прийти в себя. Чтобы не спровоцировать Филиппа на настоящую злость (а Сол не мог знать, просто это сделать или нет), он перевел взгляд в пространство между супругами и стал безучастно рассматривать портрет Карла Густава Юнга, висевший над камином.

– А потом… концерт заканчивается, – продолжал Сол. – И как-то незаметно ты оказываешься один. В номере отеля, в ресторане, а немного позже ты оказываешься одиноким везде. Но поначалу ты просто не понимаешь природу этого одиночества, потому что честолюбие еще не накормлено. И одни лишь концерты и пресс-конференции не могут его накормить. Нужен… грех, понимаешь? Честолюбие любит грех. И заметь, я говорю вовсе не о признании, я говорю именно о честолюбии. Раз ты спросил, я скажу тебе, вот только пусть Эшли заранее простит мне некоторые грубости. Ты знаешь, Филипп, невероятно круто трахать какую-нибудь девку просто потому, что ты в чем-то круче других. Вот сидишь ты в баре после концерта, рядом присаживается девушка, с виду приличная семьянинка, в очках в толстой оправе, в блузке, застегнутой на все пуговицы, в юбке ниже колен. Ты узнаешь, что она сегодня побывала на твоем концерте, и вот ты уже не в центре внимания всего зала, а в центре внимания одной отдельной пары глаз. И честолюбие твое начинает выть от голода. Образованная, приятнейшая собеседница, с которой ты обсуждаешь творчество Бетховена, психологический портрет Пьера Безухова, или что-то в этом роде. Смеешься с ней, вроде бы по-настоящему ее уважаешь, по крайней мере, так кажется. А чуть позже у этой примерной девицы расстегнуты все пуговицы на блузке, и она делает тебе роскошный минет в туалете этого же бара. Вот оно честолюбие, Филипп. И ведь ты далеко не всемирно известная рок-звезда, понимаешь? И тем круче. Ты думаешь, что тебя практически ничего не объединяет с повесами и развратниками, ты даже заставляешь себя думать, что твоя поклонница не имеет ничего общего с теми шлюхами, которые вьются толпами за смазливыми мальчиками, известными широкой публике. И тут же понимаешь, что гнильца у всех одна. Понимаешь как-то отвлеченно. Схватить эту девушку и отвезти к себе домой, трахать ее вдоль и поперек всю ночь и наслаждаться собственной ложью, которую ты будешь шептать ей, опьяненный вином, кокаином и сексуальным наслаждением. Я тебе честно признаюсь, Филипп, что подобные вещи в своей профессии я люблю ничуть не меньше концертов. И это один из десяти примеров, которые я мог бы тебе привести в качестве причины перегорания.