Артем Римский - Без суда

– Слушай, прости меня, пожалуйста. Я совсем не то имел в виду, – попытался оправдаться Сол. – Я ни в коем случае не хотел тебя обидеть. Просто… хотел сказать, что…

– Что я беспокойный ребенок, что мне нравится страдать, и что стоит только захотеть, и этот человек уйдет из моей жизни, – не поднимая глаз и продолжая нервно пережевывать пищу, ответила Наоми.

– Нет, это совсем не так. Я лишь хотел сказать, что твое страдание во многом умножается твоей впечатлительностью. Вот даже сейчас. Ты услышала в моих словах то, что хотела услышать, додумала до нужной тебе формы и сейчас заставляешь меня чувствовать себя крайне неловко. Прошу тебя, не накручивай себя из-за пустяка, и давай не будем портить вечер, который так хорошо начинался.

Наоми усмехнулась и несколько раз кивнула головой.

– Пожалуйста, прекрати так стучать по тарелке, это невыносимо слушать, – Сол, на которого все более угнетающе действовал взбесившийся вид девушки, немного повысил тон.

Тут Наоми бросила вилку на стол и заплакала вслух, закрыв лицо руками. Сол тут же вскочил из-за стола, присел рядом с ее креслом и крепко прижал ее к себе. Он был готов, что она оттолкнет его и просто выгонит, но Наоми, наоборот, обняла его и прижалась к его груди.

– Ну, ты чего, а? Перестань, слышишь? Прошу тебя, это ужасно – то, что ты сейчас делаешь.

– Ты не виноват, – сквозь всхлипывания отвечала Наоми. – Правда, не вини себя. Ты ведь прав.

– Нет-нет, успокойся, – шептал ей в макушку Сол, продолжая прижимать девушку левой рукой, а правой судорожно гладя ее по спине и плечам. – Я должен был быть осторожнее.

– Нет, – помотала головой Наоми, вздрагивая от плача. – Просто очень тяжело сразу перейти к сути, – она оторвала голову от груди Сола, встала и прямо посмотрела заплаканными глазами с размазавшейся тушью в его лицо.

Сол тоже встал, больше всего желая вновь заключить девушку в свои объятия.

– Я просто не хочу, чтобы ты видел, насколько я себя презираю. Знаешь, за что? Знаешь? Потому что каждую ночь, перед тем как уснуть, я прошу прощения перед Богом, перед всем миром, перед человечеством, перед самой собой, в конце концов! Прошу прощения за свою жизнь. За свою постыдную никчемную жизнь, которая гроша ломанного не стоит. Пустая, мерзкая, никчемная жизнь. Мне за нее стыдно, понимаешь? Мне стыдно за свою жизнь! Да, в детстве я боялась его, да! Но сейчас! Жду его каждую ночь! Жду, как его взгляд будет прожигать меня из-под волнистых локонов, прикрывающих его лицо. Жду это ни с чем не сравнимое ощущение своей жертвенности! Господи, я даже пыталась освоить технику осознанных снов, чтобы видеть его каждый день!

Вторая волна слез вырвалась из глаз девушки, и она вновь рухнула Солу на грудь. Тот, не выпуская ее из своих объятий, сделал два шага в сторону небольшого дивана, усадил на него девушку и сам сел рядом, продолжая обнимать ее и гладить по голове.

– Я представляю, как предстану перед Судом после смерти и представляю, как я буду краснеть от стыда за эту мерзость, которой является моя жизнь. Эта удушающая невозможность позволить себе радоваться жизни перечеркивает все! Вырубает на корню любые попытки что-то сделать, понимаешь?! Не дает никаких возможностей создать что-либо, никаких шансов действительно сделать что-то – хоть самое малое – для других людей. День за днем грязь, неспособность воспитать в себе никакой долгосрочной воли, невозможность даже начать что-то, не то, чтобы закончить. Я ненавижу смех, слышишь?! Я ненавижу смех! В моей жизни нет ничего отвратительнее, чем смех. Я заставила его убедить меня в этом! Я не имею права на смех, не имею права даже улыбаться. Каждый раз, когда я смеюсь, я заглушаю этот инстинкт, вспоминая какие-нибудь самые позорные моменты из своей позорной жизни. Просто ненавижу не эту жизнь, а свою жизнь! И как же замечательно, Сол! Как это замечательно, что чем ничтожнее жизнь, тем крепче за нее цепляешься, прямо ногти обламываются. Почему так? Я боюсь смерти! Панически боюсь. Готова жить эту пустую и бесполезную жизнь хоть вечность, только подумаю о смерти. Только подумаю, что все закончится, и дрожь по телу идет. Почему? Почему ничтожества так боятся смерти, Сол? Почему ничтожества так цепляются за жизнь, хоть в глубине души прекрасно знают, что ничего не изменится, что жизнь так и пройдет в ненависти и презрении, что никакого следа не останется? Почему ничтожества так боятся проститься со своей ничтожностью?

Сол слышал ее. Но не только голос Наоми занимал сейчас его слух. То, что показалась ему совершенно невозможным, когда он вдруг крепко обнял девушку за плечи, оказалось правдой. Правдой невообразимой, мистической, фантастической. Правдой, которую Сол не мог принять до конца, и которую не мог понять. Тело Наоми играло. Оно играло музыку. Как только она оказалась в его руках, как только его пальцы коснулись ее кожи, он начал слышать. Вполне реально, нота за нотой в его музыкальной памяти восстанавливались фразы, за ними целые отрезки произведений, которые он либо играл в своей жизни, либо просто слушал. И сейчас, когда Наоми прижималась к нему, вздрагивая от рыданий, прерывисто дыша и говоря о смерти, он извлекал своими руками из ее тела одно из самых совершенных музыкальных творений – Чакону Баха из второй партиты. Сол совсем немного играл на скрипке, но говорить о том, чтобы сыграть Чакону, являвшуюся проверкой на прочность даже для самых виртуозных скрипачей, говорить не приходилось. Но сейчас он делал это. Сейчас он обладал всем запасом техники и художественного видения, чтобы воспроизвести этот шедевр, этот полный трагизма и величия смерти осколок истинной гениальности, обрывок диалога посвященного человека с самим Творцом. Он знал, как и когда нужно сыграть каждую следующую ноту, где выдержать паузу, где добавить выразительности, а где скромно притихнуть. Он играл и не мог поверить, что все это действительно с ним происходит. Он слушал то, что говорила Наоми на фоне самой настоящей – вовсе не эфемерной – музыки, которая звучала в его голове.

– Моя жизнь – это чистый позор, – прошептала девушка. – Все двадцать пять лет.

– Не говори так, – ответил Сол, не смея убрать от нее руки. – Ты даже не представляешь, как ты ошибаешься.

– О, тебе легко так говорить, потому что ты создал себя сам, с нуля. Может быть, поэтому меня так тянет к тебе? – уже спокойнее говорила Наоми. – Потому что ты олицетворяешь собой то, на что у меня никогда не хватало сил? Ведь у меня только стыд и страх. Это все, что я имею, понимаешь? Это все, что я принесла с собой в сегодняшний день. Стыд, страх смерти и ненависть к радости.

Чакона затихала, и Сол чувствовал огромное удовлетворение рядом с огромным испугом – не человеческим, а словно природным. Он никогда не переживал ничего подобного, а потому новизна этого опыта здорово его тревожила. Он чувствовал, что может заставлять тело Наоми звучать и дальше, но понимал, что не нужно брать на себя сразу слишком много. Приподняв голову девушки, он погладил ее по щекам и улыбнулся, рассматривая ее красивое лицо в потоках туши, отражающее собой всю ее боль.