Артем Римский - Без суда

– И я люблю тебя.

Кейт вновь поцеловала его, а Сол схватил девушку за талию, перевернул на спину, выплеснул ей на грудь шампанское, и тут же принялся его слизывать. Кейт сначала завизжала от неожиданности и холода, но уже через несколько секунд издала сладостный стон и вцепилась руками в подушки.

– Господи, как круто, – прошептала она.

Сол вылил шампанское ей на живот, и едва сам не кончил от очередного резкого вскрика и кратковременного сокращения мышц ее живота. Так он постепенно дошел до самых кончиков пальцев ее ног, полностью опустошив бутылку, а затем схватил букет красных роз, и, обрывая лепестки, принялся окидывать ими мокрую постель и изнеможенное от ласк тело своей любимой девушки.

– Как мы будем спать? – простонала Кейт.

– Мы не будем спать, – ответил Сол, целуя ее в обе груди. – Только не сегодня.

– Скажи это еще раз.

– Мы не будем спать.

– Не это. Другое.

– Я люблю тебя. Больше всего на свете. И мой сегодняшний успех – это, в первую очередь, твой успех. Я люблю тебя, и это будет длиться вечно. И конец не наступит никогда.

– Я люблю тебя, и это будет длиться вечно. И конец не наступит никогда.

Сол открыл очередную бутылку.

– Клянусь, – сказал он, сделал три больших глотка и передал бутылку Кейт.

– Клянусь, – сказала девушка, приподнялась на подушках и тоже выпила.

Клятва была скреплена, по меньшей мере, сотым поцелуем за этот вечер. Кейт забрала из руки Сола бутылку, настойчивым движением руки заставила его лечь на спину, и залезла на него сверху.

– Чья очередь купаться? – засмеялась она, разбрасывая по плечам и груди свои золотистые кудри.

– Моя. Господи, прости мою душу грешную.

Они действительно не спали почти всю ночь, не уставая любить друг друга и нежно, и страстно, находя силы и вдохновение в нежности и страсти, чувствуя, как в этой нежности и страсти их любовь разгорается ярким костром. Они уснули лишь под утро, на полу у тлеющего камина, закутавшись в сорванную с гардины штору, поскольку постель была насквозь мокрой от шампанского.

Сейчас Сол изо всех сил старался вспомнить, что именно он чувствовал, когда клялся Кейт в вечной любви, и до боли в висках напрягал память, чтобы вспомнить, что видел в ее глазах, и что чувствовал в ее словах, когда клялась она. Всеми силами он старался увидеть и услышать ложь в своих воспоминаниях, но даже там не было успокоения. Даже спустя столько лет он видел и слышал ту ночь в своей памяти так, словно она была вчера, и не находил ничего кроме искренности. Почему? Почему, если все это оказалось ложью, он до сих пор верит в эти клятвы, хотя уже давно должен сбросить их груз, списав ситуацию на вдохновенный восторг от триумфа, на опьянение и молодые незрелые чувства? Почему он не мог этого сделать? Почему, если оказался преданным, он продолжал тащить на своих плечах веру в то, что в тот вечер Кейт не лгала. Вновь и вновь вспоминая счастливейшие дни своей жизни, он повторял про себя: «Клянусь». И заставляя себя прогнать воспоминания, все равно слышал ее ответ.

Он достал из кармана пачку сигарет и закурил прямо во флигеле. Вспомнив о винном погребке, Сол подумал, что стоило бы наведаться туда и прихватить бутылку коньяка, чтобы, по крайней мере, уснуть. Какой же контраст с его утренним настроением и вечерним. Он хотел было вновь начать грешить на Майера и его бесполезную методику, но в то же время поймал себя на мысли, что только доведя себя до отчаяния можно вскрыть этот нарыв. Примерно так, как сегодня этот нарыв вскрылся у Наоми.

Наоми.

Сол вдруг сорвался с места и бросился к ноутбуку. Нетерпеливо дымя сигаретой, он дождался, когда компьютер загрузился и уже через полминуты слушал Чакону Баха в ее реальном исполнении. Слушал сидя на полу, с закрытыми глазами, и уже растворялся в океане теплоты и умиротворения. Слушал и вспоминал сегодняшний вечер, когда он играл эту музыку, и слышал ее столь же ясно как и сейчас. Он даже несколько раз ловил ноты и целые фразы, которые он, будь он технически готов к исполнению этой композиции, заставил бы скрипку пропеть по-иному. Как сегодня он заставлял петь тело Наоми. Что это было? Задавая себе этот вопрос, Сол и не ждал ответа, потому что ответ, в принципе, был и не особо важен. Важным было то, что это было. Что сегодня он играл, испытывая неимоверное вдохновение и наслаждение. Играл так, как в те самые времена, которые еще совсем недавно резали ему память.

Сол почувствовал как по щеке его потекла слеза. Да, он помнил те чувства в своей детской душе, которые рождало его собственное пианино, купленное родителями уже после того, как Сол обнаружил некоторые способности в музыкальной школе. Но если в музыкальной школе все было формально и, по сути, просто ради галочки, то дома все уже стало совершенно по-другому. Глядя на свое пианино, он понимал, что хочет обладать им. Понимал, что хочет понять эту штуковину от и до, хочет навек поселить в ней часть себя и заставить эту штуковину, в конце концов, открыться ему, безапелляционно довериться ему. Сол прекрасно помнил эту загадку, исходившую от пианино, заставлявшую его – шестилетнего мальчишку, еще ничего не знавшего о высоких чувствах, – испытывать внутренний трепет, который – и он это прекрасно понимал, – он мог обуздать только выплеснув его из себя наружу, выплеснув сквозь пальцы на черные и белые клавиши, манившие его в совершенно иной мир.

И вот оно! Вот оно повторение этих чувств. И Сол не понимал, чувствует ли он удовлетворение от того, что судьба преподносит ему очередной шанс испытать страсть к новому и неизвестному, или горечь от того, что он уже был осведомлен о том, как порой заканчивается путь в двадцать три года. Нет, он не был влюблен. Он всего лишь увидел в Наоми то, что ранее никогда не видел в других людях. Он, наконец, встретил человека, который был ему интересен абсолютно во всем, и который привлекал его абсолютно всем, и, разумеется, Сол понимал, что все это может закончиться настоящей любовью, минуя пресловутую влюбленность, но насквозь проходя через чувства глубокой дружбы и взаимного доверия. Он понимал это, хоть любовь сейчас волновала его меньше всего. Сейчас его волновало именно чувство причастности к чему-то такому, что доступно ему и не доступно миллионам других людей. То чувство, которое он постоянно чувствовал в подростковые годы, на пути к виртуозному владению инструментом. Чувство невероятной уверенности в себе, чувство силы, способной раздвигать границы привычной жизни, силы кроющейся в нем самом, в его руках. Ведь тогда он знал. Он действительно знал, что он потрясающ, что он обречен на успех, хоть до успеха было еще далеко, что он богат тем богатством, которое порой минует долларовых миллиардеров. Богат самым важным богатством. Богат собственным миром.