Артем Римский - Без суда

И он знал, что в свое время обрел это богатство благодаря доверию. Он бы никогда не смог заставить инструмент довериться ему, ели бы в свое время не доверил ему все свои тайны, все терзания, все чувства. Всю свою жизнь. Ни один человек, даже самый близкий друг Эйн, даже родители, и даже – о, Господи, – даже Кейт, не знали о нем того, что он рассказывал о себе посредством музыки. Да и не могли они знать. Не могли, потому что в человеческой душе есть то, что никогда не может быть выражено словами. Как физические теории о нашей вселенной, которые неспособен абстрактно объять человеческий разум, но способен объяснить язык математики, так и терзания души не могут порой быть высказаны иначе, как музыкой. И что же он сегодня делал рядом с Наоми? Да то же самое, что в свое время делал сидя за пианино, а позднее и за роялем. Он открывался открывая ее.

– О, Господи, – прошептал Сол, когда Чакона подошла к концу.

Нет, не о любви он думал, когда среди ночи вышел из своего флигеля и направился к флигелю девушки. Не о любви, но о доверии. И о том, каким сильным и счастливым может сделать человека доверие. Не о любви он думал, когда звонил в ее дверной колокольчик, и, чувствуя нервный импульс в зажегшемся свете, но о той боли, которая надрывала ему сердце.

– Кто там? – услышал он ее встревоженный голос.

– Я, – ответил он.

Не о любви он думал долгую минуту, пока Наоми надевала халат и приглаживала волосы, прежде чем открыть дверь, но о том, что через минуту он скажет то, что просто не могло быть правдой, хоть таковой и являлось. Невозможной правдой.

Замок щелкнул, дверь открылась, и он увидел ее искренне взволнованное лицо. Внимательно глядя в ее глаза, он еще раз убедился, что не ошибся.

– Сол, что случилось?

Он крепко сжал челюсти и опустил взгляд.

– Два года назад я почувствовал некоторую скованность в запястном суставе правой руки и записался на прием к ревматологу. Это оказалось пустяком, какой-то невралгией, реакцией на холодную погоду, я уж толком и не помню. Да и не в этом дело. А дело в том, что когда я вышел… – Сол покачал головой и усмехнулся, после чего сделал шаг назад и стал прохаживаться из стороны в сторону на расстояние трех шагов, чувствуя, что так легче говорить. – В общем, на прием к этому же врачу ждала своей очереди женщина, мимолетная встреча с которой стала моим проклятьем. Ее руки, Наоми… они были скрючены так, словно рядом с ней сидел какой-то призрак и, выламывая пальцы, силой удерживал их в этом выломанном положении. Обтянутые синюшной кожей, с узловатыми и красными суставами, похожими на нарывы – эти пальцы были едва ли не самым тяжелым зрелищем в моей жизни, с точки зрения ужаса, поселившегося в моей душе при мысли о том, что артрит в такой страшной форме мог бы постигнуть и меня. Я был испуган, понимаешь? Я встретился с ней взглядом, и этот взгляд мерещится мне и сейчас. Взгляд человека, истощенного от постоянной физической боли, выматывающей мясорубной боли, не позволяющей сосредоточиться ни на чем ином кроме боли, понимаешь? Прошло два года, но с тех пор не было ни дня, чтобы эти пальцы не стали моими пальцами. Ты меня понимаешь, Наоми?

Сол остановился и взглянул на девушку. Она продолжала стоять у двери, опершись правым плечом о стену. Ее бледное лицо в ночном свете выражало тревожную серьезность на границе со страхом. Наоми не ответила, но ее прямой взгляд в лицо, подсказал Солу, что если она и не понимает, то очень хочет понять.

– Я… – он уже был готов высказать то, что собирался, но слова застряли в горле.

Сол нервно рассмеялся и закурил. Выпустив густое облако дыма, он закрыл глаза и призвал на помощь предательскую память. «Клянусь» – прошептала в его голове Кейт.

– Наоми, я мечтаю, чтобы мои пальцы сковал артрит, и я навсегда был лишен возможности профессионально играть на рояле.

Хоть глаза его были закрыты, но в тот же момент перед его взглядом поплыла густая тьма, словно проникавшая прямиком в разум. И если бы он стоял не перед едва знакомой девушкой, а, например, перед Эйном, или если бы произнес свое признание перед иконой, единственное на что у него сейчас хватило бы сил – это рухнуть наземь и дать волю слезам. Дать волю ненависти и презрению к человеку, который отдал детство и юность тому, что в итоге он будет мечтать похоронить в болезни.

– Прости, мне нужно сесть, – сказал Сол, открыв глаза, и сел прямо на гравийную дорожку, соединявшую крыльцо домика Наоми с задним крыльцом особняка.

– Пойдем внутрь, – тихо произнесла Наоми, внешне не поменявшись в лице после признания Сола.

– Не стоит, – он махнул рукой с тлеющей сигаретой. – Я просто… почувствовал вот так среди ночи, что должен, наконец, впервые признать это, и… – Сол глубоко затянулся, – и почему-то решил, что тебе будет признаться проще всего. Я не музыкант, Наоми. Я всего лишь честолюбец. Один из многих безнадежных самовлюбленных извращенцев, готовых на любые жертвы, только бы добиться почета.

Сол посмотрел на девушку, и сердце его бешено заколотилось, когда он увидел, что глаза ее стали влажными. Неужели она действительно его услышала? Услышала так, как он того и хотел.

– Нет, пожалуйста, не стоит, – сказал Сол, заметив, что Наоми сделала движение вперед. – Стой, где стоишь. Тут смысл не в утешениях. Вряд ли они сейчас уместны.

– Мне просто кажется … что ты преувеличиваешь смысл сказанного в своем отчаянии.

Сол отрицательно покачал головой, зажал сигарету в зубах и устремил взгляд на растопыренные пальцы.

– О нет, нисколько. Я действительно хочу этого. Вот прямо сейчас хочу взять и воткнуть их в землю, похоронить. В них я вижу причину своего нынешнего положения. Вся моя боль сконцентрирована в них, Наоми.

– Сол, пожалуйста, – покачала головой девушка.

– Я не музыкант, Наоми. Я – выскочка. Насквозь фальшивый человек.

– Это не так. Ты просто нашел самый очевидный источник своих проблем. Не испытывая страсти к жизни, ты вспоминаешь то, что дарило тебе эту страсть, и недоумевая от того, что теперь так не получается, убеждаешь себя в бесполезности всего своего пути. В ошибке выбора пути. Но думать так – это и есть твоя главная ошибка. Пожалуйста, Сол, не думай и не говори так.

– Вот именно, Наоми. Музыка должна быть моим убежищем! И сейчас она должна быть им надежней, чем когда-либо прежде. Да и не в этом дело! А в том, что пытая себя, я признаюсь в том, что всегда делал это не потому, что хочу, а потому, что надо!

– В том-то и дело, что под пытками можно признаться в чем угодно! Не нужно пытать себя. Просто говори с собой. Пожалуйста, Сол, встань с земли.

– Более двадцати лет жизни я потратил на самообман, Наоми. Я не музыкант. Я никогда не хотел этого, но фанатичная настойчивость рожденная словом «надо» все-таки принесла плоды. Плоды, которые я сорвал и сожрал! А теперь чувствую, как горечь их и яд расползаются по всему моему организму. Не хочу, а надо. Вот в чем все дело.