Алиса Тишинова - Кленовый букет, или Небесам вопреки. Мистический роман_2

При всей своей массивности Лазурь не отличалась высоким ростом, и Анжела могла взобраться на нее без особого труда, или посторонней помощи: главное, вставить ногу в стремя, и крепко ухватиться за седло, после чего оказаться на широкой лошадиной спине уже просто.

– Вперёд! Пошла, шагом!

Блаженство. Просто блаженство. Анжела почти лежала на лошади, обнимая за шею, а та медленно (Лазурь вообще была ленивой) шла по тропинке, между трав. И пусть здесь нет цветов (разве что редкие одуванчики), и одуряющих запахов, – как, наверное, где-нибудь на юге, или в средней полосе. И поле всего лишь картофельное, унылое. А за ним лес – в основном, все те же темные сосны. Но все же, всё же…

Тропинка была неровной, Лазурь часто сбивалась с ритма, попадая в ямки. Хорошо, что шаг у нее такой медленный. Потихоньку они дошли до леса, а манящая тропинка шла дальше, между сосен, – она выглядела там более ровной и плотной, чем между рыхлыми полями.

– Ну что, пройдемся в лес чуть-чуть? Представляешь, Лазурь, – они говорят, что я всего лишь клон… – кто такие «они», Анжела и сама не знала.

Внезапно Лазурь вздрогнула, повела ушами.

– Что такое? – Анжела крепче ухватила повод, напрягла спину и ноги. И очень вовремя. Лошадь фыркнула, и внезапно пошла рысью. Если бы это был другой конь, порезвее, а деревья не мешали бы разогнаться по полной, – Анжела вполне могла бы свалиться.

– Куда ты! Стой! – девушка натягивала удила безо всякого эффекта. Лошадь, наконец, выскочила на поляну, и затанцевала на месте.

– Стой! Да что с тобой?! Нам обратно надо; заблудимся же! Стой, говорю! – Анжела измучилась удерживать животное.

Лазурь вдруг как-то резко успокоилась, – отдышалась, и стала жевать траву (что было тоже малоприятно для всадницы, потому что по опущенной вниз шее легко скатиться вниз). Анжела заставила лошадь поднять голову, и та, наконец, подчинилась.

– День добрый! Прошу прощения за устроенный переполох; это я виноват, – послышался шелестящий голос откуда-то снизу и сбоку. – Вы прекрасно справились; да и я потом лошадку успокоил; это на меня она среагировала, чудить начала…

Анжела резко обернулась.

«Самое паршивое, что не с кем поделиться», – тоскливо думалось Виктории. – «Вика Смирнова, конечно, догадывается кое о чем, частично, – но она вовсе не подруга мне. Не близкая.» Подругам она пыталась хоть что-то частично рассказать (ту часть, что была относительно приемлема), но в ответ слышала такие банальности, что дальше и говорить не хотелось. Всех интересовали подробности криминальной составляющей истории, даже чересчур интересовали. Но если Виктория пыталась объяснить кому-то свои эмоции, – подруги отмахивались: «Ерунда всё! Тебе-то он никто.» Никто… Так почти про всех можно сказать – если не задуматься чуточку глубже. Все всем никто, в общем-то. Кроме родных. Переживания за родных нормальны, и даже приветствуются, остальное— дурь.

Главный парадокс заключался в том, что ее наверняка понял бы Андрей. Если, конечно, попасть в момент его настроения разговора по душам, когда можно обсуждать все темы, даже те, что на грани. Только все реже теперь случалось, чтобы он был в настроении. Все чаще обижался с полуслова, не успев дослушать, – это стало уже привычным. Он уставал от бесконечной работы на две ставки, раздражался буквально на всё. Поэтому зачастую она вела себя отчужденно, дабы не провоцировать ссоры. Порой она всё же могла обсудить с ним вещи, которые не понял бы ни один друг.

Кроме, конечно, этой темы. Об этом как раз ему нельзя ничего. Ни про Арсена, ни про Ибрагима… Он понимал, что с ней что-то происходит, но не задавал вопросов. Его душа по-прежнему оставалась загадкой для нее; загадкой, которую уже не хотелось разгадывать. Это мучило, отдаляя друг от друга дальше и дальше. Но, спросить: «Что ты знаешь?» – означало, завести разговор, который уже не остановить. Безысходность какая-то…

Однажды, душной летней ночью, ей не спалось (впрочем, ей часто не спалось). Она долго читала, потом лежала с открытыми глазами, и, наконец, не выдержала, – встала, накапала себе корвалола, затем спустилась во двор с сигаретой в руке. И вздрогнула. На скамейке возле подъезда сидел незнакомый подросток с рюкзаком за спиной. Поздоровался, пододвинулся, освобождая место. И продолжал смотреть в ночное небо, на звёзды. У него не было ни пива, ни сигареты; он явно не ждал такси; даже не смотрел в телефон. Виктория не выдержала:

– С тобой всё в порядке?

Кивнул, улыбаясь.

– Ты кого-то ждёшь?

Покачал головой. Затем произнёс задумчиво:

– Здесь еще совсем тепло. А на севере уже осень наступила…

– На севере – это где?

– В Лисовске, конечно.

(«Почему это «конечно»?»)

– Ты из Лисовска?

– Да.

– А здесь… в гости к кому-то?

– Нет; я учусь здесь.

– Мы тоже там жили когда-то. Привет Лисовску…

Усмехнулся.

– Точно всё хорошо?

– Да…

Виктория ушла, недоумевая: «Ну, что это могло быть? Не может быть никакого нормального объяснения!» Хотя нормальных объяснений чего-либо в последние годы не наблюдалось давно; пора привыкать. Тем не менее, она сразу заснула, и ей приснилось что-то доброе и фантастическое.

Парень с рюкзаком поднялся с лавочки, потянулся, звонко зевнул, словно мяукнул, и… исчез.

– Что это?! – прошептала Анжела. Она бы взвизгнула, или закричала, но горло сдавило от страха.

Перед её глазами оказалось существо, едва достающее головой до стремени, одетое в какую-то потертую, замшелую, старинную крестьянскую одежонку. На голове непонятного создания, невзирая на летнее тепло, красовалась шапка-ушанка, а лицо, – если это было лицо, – казалось грубо вытесанным из старой деревяшки. На носу, напоминавшем сучок, то ли прилипли, то ли росли березовые листья; рот был похож на трещину в деревяшке. Зато яркие зелёные глаза смотрели совершенно беззлобно, хитро и насмешливо.

– Да не бойтесь вы меня, сударыня! – вновь заговорил загадочный незнакомец. – Ну, леший я, леший. Савелием величают. А вы – Анжела. После того, что вы недавно разузнали, я не думал, что встреча со мной станет большим потрясением…

– Откуда вы… знаете? Меня? Что значит – леший? Что вообще происходит? – голос Анжелы срывался.

– Для того я и пришёл, чтоб объяснить… И лошадь зазвал сюда. Животинки меня слушаются. Правда, при неожиданной встрече, тоже пугаются вначале, шалить начинают… Потому что деваться некуда: больше вам все равно никто ничего не скажет. Да вы бы спешились… Не бойтесь, лошадка никуда не уйдёт, и никто её не съест. А мы с вами прогулялись бы, поговорили.

– Да мне же домой пора! И Лазурь вернуть – хозяйка, небось, уже беспокоится. – То ли леший мог воздействовать и на людей, то ли всплыло что-то в скрытых уголках собственной памяти, – неизвестно. Только встреча с Савелием начинала казаться Анжеле вполне естественной.