Роза Поланская - Дом северных ветров

Я постояла некоторое время, бесцельно смотря на рисунок облупившейся побелки на потолке, старательно прислушиваясь к возне наверху. В проталинах побелки рисовалась сцена древней охоты. Не прошло и двух минут, как из темного квадрата, ведущего на чердак, появилась лапа кота, осторожно, нащупывающая перекладину лестницы. И как только под лапой оказалась опора, Граф стремительно соскочил вниз по лестнице и прошмыгнул мимо.

Тогда я подошла к отвесной лестнице. Вверху светлел потолок, оклеенный выцветшими обоями в мелкий зеленый цветочек.

– Александр, – позвала я шепотом.

Наверху парила тишина, я дотронулась рукой до шершавой перекладины ступеньки и поднялась наверх так, что на чердаке оказалась только моя голова /исполинская голова в диком поле – курган в ковыле/. Оглядела безжизненное пространство, вдохнув спертый воздух, и закашлялась. Никого не было. И я произнесла имя шепотом еще раз, словно Александр должен вырасти из стены или откинуть тяжелую крышку сундука и со словами «але-оп» выпрыгнуть вместе с пружинистыми гофрированными разноцветными лентами из бумаги.

Представление кончилось. Цирк уехал. Остался только один клоун, и, судя по всему, это моя одинокая голова над полом чердака.

Я спустилась вниз и побрела к девчонкам в комнату.

Появление этого черноволосого человека, подобно Александру не вписывающемуся в проемы, меня не напугало, и не возникло замогильных ассоциаций: земли, травы и всякого такого. Но белый с серым отливом цвет лица, и моток смоляных волос на макушке, и выбритые виски, и скульптурность черт с выдающимися скулами, и глаза черной тьмы, в которые проваливаешься, как в лужу из детства, – что там, никогда не знаешь, но отчаянно прыгаешь босыми ногами, натыкаясь на осколки разбитой бутылки, – все это давало понимание того, что этот мужчина того же рода-племени, что Александр, – не один из нас, но один из них. И эта ясность – необъяснимая, как призрачный старый корабль, еще не появившийся в тумане, но уже скрипящий мачтой, и всплеск волны, и колыхание воздуха уже обозначены. И дают тот предел осознания, что через минуту корабль станет явью, и это неизменно. И словно пагубно.

Они с Александром быстро пересекли гостиную и исчезли за чертой арки в кухню.

– Кто это? – спросила я Оксану.

– Да фиг его знает, – сморщилась она. – Я его только пару раз видела – друг или кто там. Честно, мне по барабану.

– Не здоровкается ни с кем, – возмутилась баба Лида. – Ни в жисть не слышала от него ни словечка. А хто такой – ей-бо – не знаю.

Оксана посмотрела на бабушку взглядом, впечатывающим в стол.

– Александр тоже странный. Он на чердаке вчера исчез, – заметила я, просверливая попеременно бабу Лиду и внучку взглядом.

Оксана закрутила быстрым ловким движением вареник и плюхнула на стол.

– Ну че странный? Он же – тренер по восточным единоборствам. Как бы они там все с придурью, – сказала она, и я увидела, что от шеи вверх поползла красная краска и щеки заалели зернистыми пятнами.

– Оксана, ты краснеешь, – удивилась я, накладывая творог на тесто.

– Она реально покраснела, – лениво подтвердила Люда.

– Кто покраснела? Ксюха? – Вовка неожиданно появился на пороге кухни. Прошелся вокруг стола, заложив руки в карманы, остановился рядом с женой и ущипнул ее за мягкое.

– А почему ты Оксану Ксюшей называешь? – недоумевала я.

Вовка откусил пирожок, схваченный с тарелки у плиты, и с набитым ртом выговорил:

– Так одно и то же.

– Вообще не одно и то же. Разные имена: Ксения и Оксана.

– Дурь не неси, – возразил. – Один хрен.

– Ну слава богу, готовы вареники. Оксанка, воду ставь, – скомандовала баба Лида.

– Ничего не один хрен, – ответила я Вовке.

– Не, че за ирония? – кусок картошки вывалился у него изо рта.

– Забудь, – сказала я, мотнув головой, челка упала на глаза, закрыв мне обзор. Тыльной стороной руки, белой от муки, я убрала челку и встретилась с испепеляющим взглядом Вовки. – Забуудь, – повторила и встала. Вымыла руки и, наспех вытерев, на носочках побежала наверх.

На столе стояла белая кружка с красным скорпионом. Я провела указательным пальцем по ее гладкой ручке, изогнувшей внизу кокетливое бедро, и беззвучно подняла.

Расположившись на качнувшейся кровати, прильнула к стене, повертела кружку в руках и, осторожно впечатав ее в желтоватые обои, прижалась к ее гулкой пустоте ухом.

В ней плыли голоса, как в раковине из глубины морской. Я закрыла глаза, словно в моей внутренней темноте есть свет, и я иду к нему с зажженной свечой, осознавая, что свет есть лик. И этот лик – лицо Александра.

Язык был незнаком, язык был знаками, змеиными языками пламени, ядовито ползущими по белому листу бумаги. Голос Александра, складывающийся в дивную музыку чужой культуры, не обжигал, а поднимал над. И я, прижавшись к раковине фарфоровой кружки, парила медузой. Над. Чувствуя убаюкивающее спокойствие. Над волнами. Не здесь, не в этой комнате.

Другой голос повторял отчетливое «Хан» как обращение. И я беззвучно складывала губы в странные слова, и они впитывались в меня – водой в ткань, тяжелели и опадали грузно. А на языке таяли сахарными искрами. И ментальная конструкция волнами смывалась. Но я знала ее в себе. Не понимала, но знала, что она есть. Как сгущение туч. Как предчувствие грозы.

На неожиданно распахнувшуюся дверь я вздрогнула и облегченно выдохнула, увидев, что это девчонки. На языке жестов показала вести себя тихо, но осознала, что они его не знают, и переиначила жесты на интуитивные и естественные.

Ольга закатила глаза, а Люда, кивнув радостно, схватила свою кружку, дунула в нее и присоединилась ко мне.

Но голоса смолкли в раковине. Я отстранилась от стены.

– Ну что? – полюбопытствовала Ольга, смотря училкой поверх очков, когда я поставила кружку на стол.

– Это было великолепно, – произнесла я наигранно-драматично и пожала плечиком.

– Ха, – выговорила Люда по-лягушачьи в свою кружку. – Я тоже актриса.

– Госпаади, где ваше болото, актрисы? – поинтересовалась Оля.

Сухая трава в «Портальной арке» горела быстрыми трещащими вспышками. Мы стояли дружным детским полукругом и наслаждались кратковременным чувством победы. Тимур был на голову выше меня и, подскакивая, казался гигантом.

– Ю-ху! – надрывался он.

– Красиво горит, – восхищалась Пупынина – моя соседка и одноклассница. Имя исчезло, растворилось во времени, потому что было очень простым. Простые вещи не помнятся – смешное и нелепое остается с нами навсегда.

Все наперебой говорили о том, как все круто получилось: удалось обмануть продавщицу и купить спички.

– Это мое пламя, – мой голос, голос семилетней девочки, показался чужим и далеким, и очень тихим – расслышала только Пупынина: