Маргарита Кристэль - Падшие ради света. Легенды Пурпурного Города

Она помнила эти прекрасные вечера, когда осенний парк шептал золотой листвой, когда ветер насвистывал печальную мелодию о далеких краях, а они все шли и шли, не замечая холода, в который раз ступая на одни и те же тропинки. Помнила, как однажды к ним в городок приехал луна-парк, она уговорила бабушку пойти с ней в комнату страха, сама испугалась первого же скелета и бросилась назад, а бедной бабушке, шагнувшей дальше, пришлось в одиночку постигать все ужасы этого коварного места. Помнила, как они сидели за письменным столом, и она отвечала ей домашнее задание, а за окном кружились тысячи пушистых снежинок. И неважно, что именно она рассказывала – красивое стихотворение или теорему по геометрии, – истинным наслаждением было демонстрировать свои знания достойному слушателю.

Помнила, как они несколько раз ездили в местный монастырь, фотографировались на старых лестницах у его величавых стен, набирали из святого источника воду и бросали на счастье монеты. Однажды Алекс решилась зайти в купель и окунуться в ледяную воду. Спускаясь по крутой деревянной лестнице к воде, она умирала от страха; ей казалось, что кто-то удерживает ее, не давая подойти ближе. Но она, собрав все силы, зашла в воду, а, окунувшись, почувствовала ни с чем не сравнимую благодать. Словно душа ее переродилась. Нечто похожее она чувствовала после прослушивания любимых песен. И, конечно, она сделала это, потому что рядом была бабушка, – без нее не смогла бы. Помнила их уютные семейные праздники, на которые бабушка неизменно приглашала их с мамой к себе. Она не была великим кулинаром, но простота блюд искупалась веселой атмосферой, царившей в их дружной компании. Помнила, как, начитавшись девичьих журналов, гадала бабушке на картах, а та гадала ей, и гадания эти она, в отличие от внучки, заглядывавшей в свои листочки, помнила наизусть. Помнила, как они втроем ездили на целую неделю на море. В первый день они все жутко обгорели, потому как Александрина не желала следовать правилу, гласящему, что в первый раз долго находиться на солнце нельзя. Всю неделю они усердно мазали обожженные носы и плечи кремами и кефиром и охали от боли, снимая и одевая купальники, но даже это не омрачило их отпуска. Помнила, что бабушка почти не купалась. Она сидела на берегу в большой белой шляпе и с нежностью смотрела на резвившихся в морских волнах внучку и дочь. Потом наставал черед мороженого и вареной кукурузы. Днем они купались и загорали, ходили обедать в кафе, а вечером гуляли по побережью, и бабушка покупала ей кучу безделушек, которые на каждом шагу продавали предприимчивые торговцы. Они ходили на разноцветный музыкальный фонтан и в местный парк аттракционов, где Алекс залезла-таки на чертово колесо, а еще ездили на экскурсию на водопады. Они ехали по горам и ухабам в открытом кузове грузовика вместе с еще дюжиной туристов, подпрыгивали через каждые несколько секунд, падали друг на друга и заливисто смеялись.

Помнила, как ходили по магазинам, когда Алекс вырастала из прошлогодней куртки или ей просто было нужно немного обновить гардероб. Бабушка никогда не возражала, когда внучка выбирала черные джинсы, майки и платья. Обычно ворчала только мама. Алекс же по-взрослому сдержанно стояла на своем. Даже самым близким людям девочка не могла объяснить, почему ей не угодили все остальные цвета. Это началось в двенадцать лет. В это время до их тихого городишки дошли новомодные веяния, которые на самом деле были стары, если не как мир, то как целое поколение, точно. Из журналов для девочек-подростков Алекс узнала не только о гаданиях на картах, но и о рок-группах. Вскоре клипы некоторых из них начали крутить по телевизору, и Александрина купила свои первые кассеты с записями уже ставших любимыми групп. Став старше, она переслушала много всякой музыки, но эти две команды неизменно оставались в ее плей-листе. Слушая их, она покорно предавалась ностальгии по самому лучшему времени, которое так быстро от нас уходит. Тогда же, в шестнадцать лет, голоса вокалистов затрагивали в ней какие-то потаенные струны, о которых она и не подозревала. Она не понимала, о чем они поют, но это было не важно. По мелодиям и интонациям и так было ясно, что песни их о щемящей грусти и прекрасной любви, о несправедливости жизни и попытке не потерять себя в жестоком взрослом мире.

Алекс частенько запиралась в своей комнате, стены которой теперь были увешаны плакатами новоиспеченных кумиров, включала музыку и ложилась на кровать. Комнату заполняли нежные сумерки, и их дымка размывала серое однообразие будней. Девушка закрывала глаза и вслушивалась в голоса, отдававшиеся в душе острой, ничем не объяснимой болью. Слезы прокладывали дорожки по пылавшим вискам. Она могла лежать так часами. А потом резко успокаивалась и, чувствуя себя опустошенной, но в то же время как никогда чистой, лишенной всего искусственного и напускного, принималась за уроки или домашние дела.

Скорее всего, в подражание своим кумирам Александрина и выбрала для себя черный цвет. Она любила в себе эти порывы грусти. Ей казалось, они, очищая, делают ее лучше; и только черный цвет соответствовал им и новой преображенной ей. Сначала она поддавалась уговорам и продолжала носить цветные вещи, склоняясь по возможности к серому и темно-зеленому. Но, получив паспорт, посчитала себя достаточной взрослой и самостоятельной, раздала всю свою цветную одежду; и родственницам ничего не оставалось, как заменить ее черной, за что Алекс была им от всей души благодарна. Пусть они не поняли, главное – не помешали.

Она искренне любила маму, но бабушку обожала и боготворила. Мать не раз предлагала последней переехать к ним – в трехкомнатной квартире (купленной не без бабушкиной помощи), которую они с дочерью занимали, все бы отлично поместились. Но бабушка – мисс Зельда – неизменно отвечала отказом. Она не хотела быть в тягость, и ей отлично жилось в своей маленькой уютной квартирке на пятом этаже. Кроме того, у нее были подруги и друзья, с которыми она нередко встречалась как у себя, так и на всевозможных мероприятиях, а потому Зельда не потерпела бы стеснения своей свободы. Она навещала дочку и внучку, чтобы попить у них чаю и обсудить последние новости, погладить белье и вытереть пыль, пока те на работе и учебе. Она любила приглашать их к себе на праздник, любил гулять с Алекс. Но жить с ними она не хотела.

Вообще же представительницы прекрасной и единственной половины семейства неплохо ладили. Немалую роль в этом играла женская солидарность. Алекс воспитывалась женщинами с несчастливой судьбой. Отец бросил мять, когда малышке не было и двух лет. Он попросту сбежал от них, и она его совсем не помнила. Мать рассказывала о нем неохотно, и постепенно эта тема стала в их семье табу. Девочка поняла только, что он был плохим человеком – безответственным и ленивым. А еще любил выпить, как выражалась мисс Катрина Гейл. Именно он дал Алекс ее имя, и мать не скрывала, что оно ей не нравится. Она считала его исключительно мужским. Мол, отец хотел мальчика, а родилась девочка. Более того, он настаивал на том, чтобы так и записать ее в свидетельстве о рождении. Катрина устроила истерику, и тогда был найден компромисс, который звучал как Александрина. Только так, полным именем, она и звала дочь. Девочке же оно казалось слишком претенциозным и обязывающим. Она думала, что не заслуживает такого пышного имени, и гораздо комфортнее чувствовала себя, когда ее называли Алекс, – как в шестнадцать лет, так и в двадцать три.