Константин Шахматов - Последняя кукла Питера Страубе. Мрачная сказка на грани фантастики

В глухом подвале северной башни была устроена настоящая пыточная. О существовании оной, после ликвидации прежних хозяев, знали лишь два человека во всей республике. Сам гер Шмаус, и его верный палач Франц гер Поппен. Палач, кстати, был единственным государственным служащим. Все высокие должности, такие как советники или министры, Главный комиссар успешно совмещал в единственном лице, – своем собственном. И в этом была определенная логика. Нет министров, – нет казнокрадства и взяточничества. Государство, – это я, любил говаривать Людвиг. И с этим тезисом многие соглашались. А если не соглашались, то в двадцать четыре часа выдворялись за пределы республики.

Но вернемся к нашей «зловещей» и «пытошной». В свое время, её особым секретом стали трое безответственных горожан: трубочист Томас Крюгер, кузнец Питер Фальк, и артист бродячего цирка, ликвидированного известным декретом Главного комиссара, фамилии которого так никто не узнал. Трубочист, сидя в одной из труб замка, стал свидетелем секретного разговора, касаемого самой строгой государственной тайны. Вряд ли это произошло случайно, ибо такие совпадения, при наличии в Шлезвиге трех десятков не чищеных дымоходов, в принципе не возможны. Кузнец, как позже выяснилось, на основании полученных сведений организовал секретный кружок, с целью произвести в самом ближайшем будущем государственный переворот. Циркач же был обвинен в том, что агитировал ни в чем не повинное население примкнуть к обозначенному кружку и, в перспективе, восстать против самоназначенного автократа. Конечно, удачно разоблаченные бунтовщики не были единственными пациентами инквизиторской комнаты. Через нее, как вы понимаете, прошли многие уважаемые здесь люди… Заключенным давали лишь воду, и три корочки хлеба, что не позволяло им умереть окончательно. Но не многие выживали.

Этих троих держали по одиночке в каждой из башен, каковых насчитывалось четыре. Северная, как упоминалось выше, была занята комнатой для допросов. Но подвалы западной, южной, и восточной, были совершенно свободны! Если бы кому вздумалось освободить изможденных мятежников, то пришлось бы изрядно побегать. Протяженность крепостных стен, соединяющих башни, со всеми ее заворотами и переходами, равнялась не многим менее тысячи футов, что в самом приблизительном пересчете составляло почти половину римской мили. А если участь протяженность всех подъемных мостов внутри замка и винтовых лестниц, то можно уложиться и целую. К тому же, не имея подробного плана, в сих нескончаемых лабиринтах немудрено заблудиться. Сам гер Шмаус плутал в них первое время, пока не освоился.

Таким образом, бремя забот и нескончаемых страхов изменило этого человека до неузнаваемости, что среди прочих «скелетов» составляло самую главную тайну. Государственной важности, разумеется.

Надо бы заскочить домой. Похвастаться перед супругой своим новым приобретением. Но каким образом авто достался ему он, конечно же, не расскажет. И это не будет враньем. Он просто не скажет всей правды. И жена поверит, куда ж она денется.

Дорога заняла не более десяти минут, ибо попутные автомобили предпочли не соревноваться с ним в скорости. Лихо притормозив у подъезда, Володя птицей влетел на второй этаж родимой хрущёвки. Ключ без помех вошел в замочную скважину. Данилов тот час очутился в узеньком коридоре квартиры.

Первое, что он увидел, это черные лакированные ботинки, аккуратно стоявшие на обувной полочке.

– У нас гости? – выкрикнул он, сбрасывая промокшие кроссы в угол.

Он хотел было заскочить в туалет, но в дверном проеме, ведущем из коридора в гостиную показалась голова жены. Ее лицо выражало упрек. Данилов почуял неладное. Вытянув шею, он пытался заглянуть в комнату, но супруга преградила ему дорогу. Все, что он увидел, это край расправленного дивана, с накинутым на него одеялом. Поверх одеяла лежала нога. Голая, сука!

– Ты? – прошептал одними губами Данилов.

Света сделала шаг навстречу, скрестив на груди руки. На ней не было ничего! Данилова бросило в жар. Чувство несправедливой обиды обожгло его сверху до низу. А еще, он почувствовал себя персонажем скверно написанной пьесы, в которой главный герой возвернулся не вовремя.

Жена все так же стояла перед ним, не давая пройти в комнату. Он хотел ее отодвинуть, но вдруг отчаянно расхотел прикасаться, словно испугался испачкаться. Комок подступил к горлу.

– Я в туалет зайду, – тихо сказал Данилов.

– Пожалуйста, – брезгливо сказала она.

Расстегнув брюки, он долго стоял над унитазом, тупо уставившись в его белое чрево. Не спрашивая разрешения, крупные слезы, одна за другой, беззвучно катились из его глаз. Он поднял голову к потолку, и те полились по щекам. В зеркале он случайно увидел свое отражение. Жалкое зрелище. Данилов чуть не завыл, но опомнился. Надо взять себя в руки. Открыв воду, подставил лицо под прохладную освежающую струю. Как бы там ни было, нельзя, чтобы предательница видела его слез.

Выйдя из ванной, он кое как обулся в сырые кроссовки. Тут же почувствовал на себе взгляд жены, и поднял голову. Та успела облачиться в легкий халат и, стоя у входной двери, смотрела на него молча, но с вызовом. И что ты будешь сейчас делать? – словно спрашивала она.

Данилов не знал, что сказать и что сделать. Ему вновь стало так жалко себя, что глаза повторно наполнились влагой.

– Пусти, – сказал он.

Жена, нехотя, отступила.

Данилов пулей вылетел из подъезда.

Закрывая лицо как последний ворюга, прыгнул в машину. Долго сидел, повернув ключ. Бабки, сидевшие на скамейке, с пристрастием разглядывали его сквозь стекло, и подозрительно перешептывались.

Кое-как вырулив со двора, он проехал сто метров, и встал на обочине. Уткнувшись в кожаный руль, тихо завыл, пуская слюну на помятые брюки. Ну, почему? и За что? – два вопроса крутились в его голове, не находя выхода.

Так он просидел, пока совсем не стемнело.

*

Когда они делали это впервые, Володи хватило на пару движений, а Светлана больно ударилась головою о книжную полку, висевшую у него над кроватью. Она ушла в ванную комнату, где тихонечко плакала. Забравшись вместе с ней в ванну, и открыв кран, Данилов заботливо вытирал ее маленькие слезинки, и смотрел, как в сливное отверстие утекали вместе с водой красные капли. И в тот момент у него странно щемило сердце. То ли от ложного ощущения вины, то ли от осознания необходимости сделать маленькую, но такую необходимую подлость. Глупец! В свои двадцать с хвостиком лет он считал предательство самым тяжким грехом, и не мог переступить через принципы. Да, он был честным в большей степени, чем наивным. Именно был. Через две недели он сделал ей предложение, и Светлана ожидаемо согласилась. Наверняка любила его.