Сергей Кудин - За все грехи сразу. Рассказы, которые пахнут

– А где папа?, – спросил Килан.

– В уборной, – ответила та, – сейчас вернётся, а мы давайте пока выпьем, умираю, как хочется холодного шампанского.

– А вот и папа, – радостно произнёс Килан с бокалом в руке улыбаясь человеку за моей спиной, я повернула голову.

– Добрый вечер! Позвольте представится – Бернард Эверсон, профессор английской литературы. Очень рад знакомству!

Мексика, Канкун, 2020

Мэру Марковну с Брайтона найти оказалось проще пареной репы, как я и предполагал. Лёля-рогипнол улетела с новым хахалем в Лас-Вегас и я пошёл на дело один. Это было в дождливый вторник девяносто первого, именно в тот день мне доктор огласил диагноз – рак лёгких третьей стадии. И это при том, что курить я бросил еще в «совке», в восемьдесят третьем! Я не то, чтобы сильно расстроился, все мы когда-нибудь сдохнем, я скорее был удивлён и разозлён. Мне сейчас эта чухня был совсем ни к чему, я только получил стоящий заказ сулящий мне хорошие бабки, поэтому не собирался из-за какой-то там болячки потерять свой куш, наоборот, я захотел урвать его еще больше, у меня жена на сносях третьим, поэтому рак пусть выкусит и ждёт. Жену я люблю, а детям своим мечтаю дать самое лучшее образование во всей Америке. Я – вор. Нет, вы не подумайте, я не какой-то там чмошный карманник, я, так сказать, элитный спец по редким штукам, всякие предметы искусства, картины, камешки, иконы, ордена и прочая хрень за которую заказчик готов хорошо кинуть зелёных, я им золотишко, они мне баблишко, ну вы поняли. Я здесь работаю и меня никто не крышует как это было в Москве, хотя Лёля-рогипнол, моя подельница и постоянно кипишует по этому поводу. Лёля, дай бог ей здоровья, реальная палочка-выручалочка, уж и не вспомню сколько раз она меня отмазывала. Последний раз недели за две до визита к Мэре Марковне, когда меня три полицейских бугая прищучили в Куинсе за драку в китайской сральне. Если б не Лёля-рогипнол, которая своим красивым ротиком тут же в их машине уладила вопрос, то уж не знаю, чтоб я и делал тогда, очень сомневаюсь в том, что моя тощая задница способна была им угодить и разрулить проблемку без каталажки. Вылезая из полицейской тачки, Лёля сплюнула на грязный асфальт и буркнула «Будешь должен!» и мы почесали на новое задание Бабули. Бабуля это прекрасной души человек и самая тёмная лошадка из всех кого я знаю. Она положила на меня глаз в восьмидесятом на зимних олимпийских играх в Лейк-Плэсид. Ту спринтерская гонку на десять километром во век не забыть. Я тогда выиграл во всех трёх забегах, три комплекта наград были моими. Чёртов биатлон! Как же я по тебе скучаю! Не знаю как Бабуля это сделала, но когда я трахал того трансвестита я и подумать не мог, что он пацан, а не милая рыжеволосая девчуля, я был в стельку пьян и не только от олимпийской победы и уж тем более я не знал, что наш процесс со всех ракурсов снимают на камеру. «Хочешь огласки – пожалуйста, не хочешь – спасибо, за услугу», – так тогда она сказала угощая меня пирожками с ливером в моём номере. Одета она была на манер голливудских звёзд золотого века и смахивала на ту, что играла в «Завтрак у Тиффани», платье было очень похожим и прическа. На платье красовалась интересная старинная брошка в виде лилии, Бабуля заметила, что я её рассматриваю и что-то там выдала умное про Людовика Пятнадцатого. И по возвращении в Москву я сделал как она требовала. Проник ночью в квартиру руководителя Союзгосцирка Анатолия Колеватова, вылил на лицо его спящей жены Ларисы содержимое ампулы которую мне дал «дядя Петя», большая шишка из КГБ, мой куратор, «крыша», и правая советская рука Бабули, и спустя два часа таки нашёл те чёртовы драгоценности. Под ванной за ворохом грязных тряпок. В жестяной неприметной коробке из под халвы. Но радоваться я начал слишком рано, это было только началом. У Бабули на меня имелись свои виды и «дядя Петя» снова появился на пороге. Для того, чтобы заполучить серьги и колье с редкими жёлтыми бриллиантами мне пришлось потрудится соблазнить дочь генсека. Эта бабища вырубилась только после двух бутылок коньяка, я уж было думал, что клофелин просроченный. Но самым неприятным оказалось моё задание на Кутузовском проспекте. В этот раз Бабуле из побрякушек ничего не надо было, ей двигала просто месть. У неё имелись личные разборки с актрисой Фёдоровой и Бабуля ясно и чётко дала мне понять, что той уже пора и честь знать. А потом долгих два года ни от Бабули, ни от «дяди Пети» не было никаких вестей. Это оказались два самых гадких и тяжелых года в моей жизни, спускаясь с трамплина на Кавказе, я слетел, сильно повредил позвоночник и слёг в постель на шесть месяцев. В это же самое время моя мать умерла от сахарного диабета, точнее от гангрены которую тот спровоцировал, а батя, слабак еще тот, не смог смириться с её смертью и свёл счёты с жизнью на нашей подмосковной даче, в гараже, надышавшись газа в закрытом «Жигули». Я остался сам. С больной спиной, с заказанной дорогой в большой спорт и с карточным долгом в пятнадцать тыщ рублей, есть у меня такой грешок, он же и самая моя большая слабость – картишки. Я уж было собрался залезть в горячую ванну с отцовской опасной бритвой, как на моём пороге снова появился «дядя Петя». Был он не сам, а с дочкой Ольгой. Так я впервые познакомился с Лёлей-рогипнол. Я никогда Лёлю не расспрашивал, что она там в «совке» натворила, что она там украла, кого убила, мне не было до этого никакого дела и я ей был благодарен, за то, что она тоже никогда и ни о чём меня не расспрашивала. Всё что говорил «дядя Петя» не было похоже на предложение, это было утверждение с детальным инструктажем без каких-либо сомнений на моё возражение. Он пообещал, что Бабуля нас в обиде не оставит и всем необходимым по прилёту снабдит. Шишка из КГБ хотел, чтобы я заботился и оберегал его дочь, помогал ей в любых ситуациях, но, вот, парадокс, ребятушки, всё вышло с точностью до наоборот, все последующие годы именно она помогала, заботилась, решала проблемки и оберегала меня.

Короче, спустя три дня мы уже сидели в самолёте прощаясь с СССР раз и навсегда. Я хотел и плакать и смеяться, и ужраться водярой до потери пульса, я не имел ни малейшего понятия, что там меня ждет кроме вкусных пирожков с ливером от шантажистки в голливудском платье.

Но всё вышло зашибись! Я, можно сказать, снова ожил. Первые полгода я тупо отдыхал, жрал по ресторанам, знакомился с эмигрантами, ходил в гости, посещал музеи, валялся на пляжах и потихоньку примазывался к местной элите. Бабуля оплатила мне пребывание в реабилитационном центре, боль поутихла и моя спина снова стала как новая. Английский я подтянул очень быстро и уже через пять месяцев свободно им владел. Новая жизнь мне всё больше и больше начинала нравится. Бабуля помогла мне устроится на работу учителем физкультуры в школу Нью-Джерси и я был ей признателен за такую, практически, материнскую заботу. В школе я и встретил свою будущую жену, учительницу начальных классов Морин. Она мне любит говорить, что я ей совершенно не понравился с первого взгляда, но я знаю, что шельма врёт. Она втрескалась в меня сразу же по уши, как и я в неё. Через три месяца мы поженились, а еще через восемь она родила Романа с весом три семьсот. Лёля-рогипнол стала моим лучшим другом и мы часто зависали вместе. А потом Бабуля начала нам давать задания, собственно, никто в этом и не сомневался, это был только вопрос времени и оно настало. То была картина руки Рембрандта, из частной коллекции на Кони-Айленд, гаденький такой портретик, скажу я вам, но дорогущий зараза, хотя мне такой и даром не нужен был. Сработали мы с Лёлей красиво, никто не пострадал, она стояла на шухере пока я всё там оформлял и сильно нервничала. Бабы, они практически всегда нервничают. Потом был Ван-Гог, запонки с голубыми брюлликами Уинстона Черчилля, рубины Борджиа, колье Марии-Антуанетты и всё таком-же эстетском избирательном духе. И всё у меня шло гладко до этого дня, до дня пока Бабуле не понадобились перчатки Елены Чаушеску. Я рассматривал фото и не мог понять, что в тех сраных перчатках такого особенного и на кой сдались они Бабуле? Телесного цвета, с виду совершенно обычные и ничем не примечательные. Носить это старье и получать удовольствие от того, что они когда-то были на руках жёнушки румынского диктатора, которого расстреляли как бешенную собаку вместе с ней, лично для меня удовольствие сомнительное. Но не моё это дело, мне платят за работу, которую я обязан делать. Я люблю баблишко, все в этом мире любят баблишко, без него никак. Дом, точнее сказать, халабуда, Мэры Марковны располагалась с унылом сыром переулке, вид был, не приведи господи, там пахло плесенью, кошками, гнилой картошкой, а в грудах пищевых отходов и старого барахла можно было свернуть ногу. Эту двухэтажную уродливую старющую постройку стоило снести ещё в начале восьмидесятых, возможно, даже вместе в Мэрой Марковной, разгрести эту еврейскую свалку и построить нечто более приличное, район, как ни крути, не самый плохой в Нью-Йорке. Я надел медицинские перчатки, натянул маску, и накрутил глушитель на пистолет. У меня при себе был и хлороформ и шприц с транквилизатором, но я вспомнил про свой несправедливый диагноз, к тому же этот засранный переулок перед глазами, похожий на хлев, благодаря усилиям обитательницы убогого жилища, меня тупо взбесили. Я человек, который ни разу не выбросил мимо мусорника даже обёртку от конфеты и не принёс, по сути дела, никакого вреда окружающей среде. И вот теперь должен подыхать от рака лёгких, а какая-то баба Мэра, загадившая всё вокруг, продолжать свинячить дальше, имея всех в виду! Не-не, так дело не пойдёт. Пулю ей в лоб. Так я и сделал.