Александр Косачев - Анна Каренина против живых мертвецов

– Лева! – простонала Каренина.

На секунду-другую тот замер, недоуменно глядя на Анну: какой-то проблеск разума мелькнул на задворках его сознания, но сейчас же погас. Мертвец раскрыл пасть, обнажая твердые крепкие зубы, и сделал бросок вперед. Однако цели он не достиг, напротив, его внезапно затрясло, он закашлялся, оттолкнулся от Анны, издал предсмертный вопль, и в один миг его тело сгнило, оставив на тропинке горстку праха.

Анна ощупала то место, где раньше висел крестик, и, закрыв глаза, пару раз глубоко вздохнула.

Поднявшись, она устремилась вперед и, когда, наконец, бульвар был пройден, увидела высокий дом из красного кирпича. Она перешла улицу, толкнула дверь, которая сразу поддалась и открылась. Анна зашла внутрь.

Из темной прихожей она позвала слуг и окликнула мужа по имени, но ответом ей была тишина. Каренина двинулась вдоль коридора, миновала пустую кухню и очутилась в гостиной. Никто до сих пор не вышел к ней, казалось, она в доме одна. Было слышно только, как царапают в окно ветви деревьев во дворике да бьют настенные часы.

Опоздала, подумалось Анне, он не стал дожидаться ее и уехал один. После всего, что случилось, он имел право так поступить.

Сверху послышался глухой звук, словно что-то упало на ковер. Анна вздрогнула, посмотрела в стороны лестницы: со второго этажа явственно доносилась какая-то возня. Каренина в нерешительности подошла к ступеням и стала осторожно подниматься. Если бы не монотонный гул ветра и мерное тиканье часов, она бы давно лишилась рассудка, будучи не в силах вынести этого напряжения.

Стараясь идти так, чтобы доски не скрипели, она приблизилась к кабинету, откуда раздавался странный шум: теперь он превратился в густое омерзительное хлюпанье. Приотворив дверь, она заглянула внутрь и первым делом, как всегда, уставилась на ее, Анны, портрет, висящий над столом. Раньше он неизменно поднимал ей настроение, показывая, сколь щедро природа наделила ее красотой. Однако сейчас Каренина себя не узнавала: ее белое личико было сплошь в багровых пятнах, с отвратительными лиловыми подтеками, глаза словно застилала пелена, а по нежной шейке струились полоски крови, напоминая вздувшиеся яремные вены. Пирующий каннибал – так можно было бы назвать это полотно. Анна отвела взгляд и тут же застыла на месте от куда более ужасной картины: в зверином исступлении Каренин грыз распростертое на полу тело домработницы – ее ноги и руки подергивались в такт его челюстям.

Увидев Анну, Каренин медленно поднялся и, не обращая внимания на растерзанный под ногами труп, двинулся к ней. Анна успела заметить, что кто-то откусил ее мужу оба уха, и теперь по бокам его черепа торчали жалкие окровавленные огрызки, неряшливые комочки плоти. Каренин открыл пасть и издал хриплый протяжный вой, будто пробуя произнести ее имя.

– А-а-н-н-а-а, – наконец выговорил он и бросился на нее.

Но у Анны больше не было сил бегать – она не сделала ни единой попытки спастись. Она просто закрыла глаза и почувствовала, как существо обхватило ее и повалило на пол. В нос ей ударил запах смерды и гнили, однако она не отвернулась. Мгновение, когда зубы Каренина, чуть тепловатые от крови прислуги, коснулись ее щеки, показалось ей вечностью. Она пожалела, что до сих пор оставалась в живых или хотя бы не потеряла сознание.

Прозвучал сухой выстрел и последовавший за ним треск черепной коробки. Каренин забился в судорогах, замер на миг и вдруг рухнул недвижим. Анна, как в тумане, наблюдала за Вронским, подбежавшим к ней и скинувшим мертвеца. После чего Вронский помог ей подняться, и они крепко обнялись. «Едем сейчас же», – сказал он. Минуя кадавров, ломящихся в окна, они покинули гостиную и вышли на улицу, где их ждали верховые.

Был полдень. Город утопал в крови.

Я делаю эти записи в надежде, что они помогут не только пролить свет на произошедшее, но и понять причины моего, без сомнения, чудовищного поступка. Несмотря на то, что сегодняшний рассвет мне не суждено будет встретить, я отдаю (и всегда отдавал) себе полный отчет в собственных действиях. И хоть я отрицаю существование загробной жизни, тем не менее, не хочу прослыть свихнувшимся на почве опытов профессором химии. Также я должен заверить, что вины моей сестры Натальи в случившемся нет. О моих намерениях она не знала и не имела ни малейшего понятия.

Все началось в тот день, когда из лаборатории меня срочно вызвали на кафедру – звонила сестра. Я сразу почувствовал в ее необычно подавленном тусклом голосе что-то неладное. Мы давно не виделись, и с момента нашей последней встречи я хранил в сердце образ веселой и жизнерадостной молодой женщины, посему был крайне удивлен тому, как робко она спросила разрешения приехать ко мне в гости со своим сыном. Вместе с изумлением я испытал, в некотором роде, даже возмущение: о каком разрешении идет речь? Пусть тотчас же садится на поезд и берется с собой и сына, и мужа! Стоило мне упомянуть про последнего, я услышал нечто похожее на всхлип. Нетрудно было догадаться, что их семья переживает нелегкое время. Меня это смутило, но не испугало, поскольку Вадим (супруг сестры) всегда казался мне мужчиной уравновешенным и положительным. Так или иначе, я уверил Наталью, что с нетерпением ее ожидаю.

Следующим (весьма дождливым) вечером мы встретились на вокзале. Я горячо обнял сестру, шутливо пожурил за то, что она меня совсем забыла, и попробовал сделать комплимент по поводу ее внешности, однако она остановила меня грустной улыбкой. Оба мы почувствовали неловкость: я никак не мог увязать прекрасную некогда внешность с той болезненно серой маской, всего за четыре года пришедшей на смену здоровому румяному лицу. Затем я протянул руку ее сыну, Диме, который никак не отреагировал и просто глядел с запрокинутой головой и разинутым ртом на медленно ехавший состав. Здесь необходимо заметить, что Дима родился идиотом, и в разговорах с людьми ему на помощь всегда приходила мать, подсказывая, что нужно сделать в ответ. В этот раз она молчала и вообще всячески старалась не замечать моих попыток общения с мальчиком. Я отнес это на счет плохого настроения и решил до поры до времени не вмешиваться.

Взяв такси, мы скоро очутились в моем холостяцком жилище, коему для полного уюта недоставало разве что немного сутолоки, приносимой шумными детьми и ворчащими на них родителями. Не успел я предложить гостям отдохнуть с дороги, как Наталья холодно отправила сына играть в гостиную – по дороге он выпросил набор зеленых солдатиков. Было очевидно, что радость материнства, переполнявшая Наташу в былые годы, бесследно исчезла.

Потом мы заперлись на кухне – да-да, в прямом смысле: я доставал из шкафа чашки, а когда обернулся, увидел, как сестра старается тише и плотнее притворить дверь. Это выглядело бы даже забавно, если бы не жуткий страх в ее глазах, словно мы прятались от некоего чудовища. Тогда я предложил ей объяснить, наконец, в чем дело, и чем я могу помочь. Но ей, видимо, еще требовалось набраться сил, поэтому мы сели пить горячий чай с лимоном и просто вспоминали наше детство, проведенное вместе и полное радости, обид, примирений. Это ее несколько успокоило, она уже собиралась перейти к тревожащей ее теме, как внезапно за ее спиной раздался шум. Наташа вздрогнула, я же улыбнулся и впустил Барсика, который, к моему удивлению, не пошел сразу к миске, а взобрался на колени сестры, принявшейся гладить кота и будто бы забывшей на несколько минут о невзгодах.