Александр Косачев - Анна Каренина против живых мертвецов

Где-то до полуночи я лежал, мучаясь от болезненной тошноты, пока не решил развеяться и выпить стакан воды. Я вышел в коридор и побрел в сторону кухни. То, что я там видел, сначала напугало меня и в очередной раз уверило в нечеловеческом происхождении моего племянника.

Возле открытого холодильника стоял, слегка трясясь на тонких ножках, абсолютно голый Дима и держал колбочку со сделанным мною ядом. Некоторое время он рассматривал ее, после чего повернулся к столу, открыл крышку чайника и ловким, привычным движением слил туда несколько капель. Затем он посмотрел в мою сторону.

Все прояснилось: пока я травил Диму, Дим травил меня. И хоть в этой схватке он не сумел выиграть, главное для него, что не выиграл я.

Дима бросился на меня так, что я еле успел увернуться. Мальчик упал: в сумерках было видно его лоснящуюся от пота маленькую спину, сжимающиеся и разжимающиеся ладошки, большую голову, напоминающую поросший серым мхом арбуз. Он вызывал во мне отвращение, но вместе с тем, глядя, как он беспомощно валяется у моих ног, н а чисто биологическом уровне я испытывал и жалость. Но когда я попытался перевернуть ребенка и поставить его на ноги, он внезапно укусил меня за пальцы и сжимал их зубами, пока, не выдержав боли, я не ударил его свободной рукой. Прикоснувшись к его мягкой, продавливаемой плоти, я ощутил брезгливость, сменившуюся безотчетной яростью – через меня прошла боль, которую он причинял и страх, который он внушал окружающим, а также все жуткие образы, накапливаемые его развращенным разумом (здесь было место и кровосмешению, и страшным пыткам, и всякого рода оргиям, не поддающимся восприятию обычного здорового человека).

Я месил его голову своими кулаками, дробил позвоночник ногами, я убивал его, как убивают дикие звери, понимая, что иного выхода у меня просто нет.

Когда мальчик перестал дышать, я сел рядом и не двигался довольно долгое время. Мне сделалось сильно хуже. Я буквально чувствовал, что кровь в моих венах замедляет движение, и сердце стучит все реже и реже. Однако не хотелось умирать на полу рядом с убитым мною ребенком. Я пополз в кабинет и на обрывках первых попавшихся бумаг рассказал эту историю.

Светает. Через несколько часов в дверь позвонит Наталья. Ей не откроют, и она воспользуется собственным ключом, отданным ей мною давным-давно. Войдя, она обнаружит два уже закоченевших трупа и, боюсь, потеряет сознание. Надеюсь, она не ушибется.

Мне хочется верить в то, что я сумел защитить ее. А особенно – в то, что я смогу защищать ее и дальше, даже когда меня уже не будет в живых.

Эту историю часто рассказывают в наших краях, поскольку она, в отличие от большинства прочих баек и преданий, сохранила после себя не только устную форму, но и самую что ни на есть материальную, а именно: шесть небольших полотен, размещенных на темно-синих стенах местной гостиницы. Чтобы видеть их, вы должны подняться по узкой лестнице на второй этаж, пройти немного по такому же узкому коридору и повернуться налево. Тут же вашим глазам предстанет чудное изображение заброшенного поместья, окруженного зарослями травы – такой яркой, такой сочно-зеленой, что, кажется, она вобрала в себя все силы природы; добавьте к этому лазурное, полное тишины и покоя, небо, пару нежно-кремового цвета облачков, и вы тотчас услышите беззаботное пение утренних пташек. Иными словами, эта картина сама по себе способна преисполнить радости и надежды самого отчаявшегося меланхолика, однако в том и проблема: сей пейзаж является лишь началом последующих нескольких сюжетов, градацию которых, по своей мрачности и безысходности, превосходят, разве что, девять кругов ада.

***

Все началось в тот день, когда в городок приехал молодой художник Александр Н-ский, неглупый, образованный, но взбалмошный до жути. Уже в первый вечер он умудрился разодраться с сыном исправника. Дело чуть было не дошло до дуэли, однако Н-ский предложил распить для начала бутылку вина, и вскорости бывшие враги стали закадычными приятелями. Следующий жест нового постояльца выглядел еще более странным: он лично покупал выпивку тому, кто хоть словом обмолвился о доме англичанина – печальной достопримечательности здешних мест.

Несколько лет назад уроженца Туманного Альбиона каким-то образом занесло на чужбину, то бишь в наш город, на краю которого он выстроил небольшой особнячок и тихо зажил со своей семьей… Покуда в приступе безумия не отравил жену и не утопил детей в близлежащем болоте, после чего бесследно исчез. Поместье же пустовало и зарастало бурьяном и молвами о призраках, бродящихпо темным коридорам.

Выпотрошив из присутствующих все, что можно, Н-ский сообщил, что завтра же он отправится к зловещему дому и создаст, по меньшей мере, шесть картин, изображающих поместье в разное время суток и в разных эмоциональных тонах. Утром, как и обещав, он взял с собой холст, краски и немного провизии и отправился работать. Пробыв на окраине практически весь день, он вернулся поздним вечером и заперся в комнате, завершая творение. О получившемся в итоге было сказано выше: буквально сочащееся энергией и жизнерадостностью полотно вызвало бурный восторг публики, которая, может, и не очень разбиралась в живописи, но не могла не ощутить ее животворящего дыхания.

Однако уже следующая его работа имела сомнительный эффект. Если раньше художник акцентировал внимание на природе, то сейчас на первый план выступило именно поместье: двухэтажное строение в викторианском стиле. Полуденное солнце оттеняло его, создавая тревожный контраст между рождением и умиранием: дом был в ужасном состоянии. Обветшалый, покрытый трещинами, он зияющими окнами выглядывал из-за травяного укрытия, словно поджидая скорую жертву.

Третья картина по настроению казалась точной копией предыдущего. И даже внешне почти не изменилась, исключая, конечно, тени и цвета: до заката оставалось еще часа три-четыре. Однако внимательный глаз мог заметить появление некоего силуэта на крыльце, что и вызвало много шума и споров: кто-то говорил, что это призрак англичанина, кто-то утверждал, что это просто заросли. Когда же решили уточнить у самого художника, одиноко выпивающего в углу, он послал всех к черту и ушел к себе в комнату, из которой не выходил, по меньшей мере, сутки. Ходили слухи, что он уже готовится к отъезду, однако, спустя время, Н-ский в привычном для него веселом настроении отправился к поместью.

Вновь написанное поразило обывателей настолько, что некоторые всерьез начали подумывать о том, чтобы запретить художнику работать и даже изгнать его из города. «Он тревожит души давно усопших», – говорили они, и сложно было с ними не согласиться, глядя на четвертое полотно: солнце уже клонилось к закату, а потому преобладали багровые цвета; само поместье было словно покрыто пятнами крови. О зелени говорить и вовсе не приходилось: она с каждым разом тускнела и размывалась, становясь беспробудной мглой. Напротив, силуэт на крыльце стал более отчетлив, и в нем возможно было разглядеть фигуру необычайно высокого и худого мужчины, смотрящего в сторону рисующего его художника. Но главным в изображении (так напугавшим бедных горожан) являлась, несомненно, женщина, стоящая возле окна на втором этаже. Увидеть ее было не так-то просто, поскольку голова женщины немногим превышала кончик булавки, а плечи и грудь практически не контрастировали с черной глубиной оконного проема. В ее позе чувствовался хищный вызов, как у паука, восседающего в самом центре паутины.