Оксана Велит - Добро пожаловать в Ад

– Отличный ракурс!

Марта на секунду вытянула руку с карандашом в сторону Петрова, произвела какие-то замеры, кивнула сама себе и вернулась к наброску.

– Как ты здесь оказалась? – спросил Петров.

Марта его не услышала. Или не посчитала нужным отвечать. Петров попробовал снова:

– Дети за окном. Ты их видишь? Они все еще там?

– Не смотри в окно. Не оглядывайся. Что бы ни случилось, дай мне закончить.

Там, за спиной, что-то шуршало и возилось, что-то бессвязно бормотало и приближалось. Петров окаменел и посильнее сжал нож, надеясь только на то, чтобы в этот раз оказаться сильнее и не оглянуться.

Наконец, Марта отложила карандаш:

– Готово!

Шевеление за спиной прекратилось, голоса смолкли. Как будто кто-то вдруг поставил воспроизведение на паузу. Петров выдохнул и едва не рухнул на пол от накатившей слабости. Марта рассматривала набросок с блуждающей улыбкой, то и дело проводя по картонке пальцем.

– Я хочу посмотреть, – Петров подошел к Марте поближе.

Марта по-детски спрятала набросок за спину:

– Пока рано. Сможешь посмотреть, когда я с тобой закончу.

Затем она протянула к Петрову раскрытую ладонь и мягко забрала у него нож.

Светало.

На ватных ногах Петров доплелся до кресла у окна с видом на реку. То место, куда они пойдут гулять, когда Петров поправится.

Время замерло. Петров тяжело моргал, и каждый раз, когда он открывал глаза, освещение в комнате менялось: тени на стенах то удлинялись, то укорачивались, небо за окном окрашивалось то в оранжевый, то в мутно-зеленый, то в фиолетовый. Была ли это галлюцинация, или Петров действительно провел так несколько дней, а то и недель?

В темноте под веками он различал знакомые лица – наверное, когда-то он знал этих людей, хотя не мог утверждать наверняка. За окном раздавался мерный стук – то ли яблоневые ветки на ветру бились о карниз, то ли дети обошли дом и теперь стучали в окна спальни.

Пошевелив рукой, Петров коснулся чего-то гладкого и холодного. Открыл глаза. На широком подлокотнике кресла лежал нож.

Петров точно помнил, что отдал его Марте. И все же нож был здесь – большой, тяжелый, тускло поблескивающий в лучах заходящего солнца.

– Возьми его, – послышался шепот. – Ты всегда этого хотел. Ты всегда был тем, кто однажды возьмет нож. Если не сейчас, то позже. Это только дело времени, а у тебя есть все время в мире.

Петров закрыл уши руками и зажмурился, но шепот продолжал звучать изнутри.

Дело времени. Ад уже нашел твою улицу и начал искать твой дом.

– Хватит, – сказал себе Петров, – Мне просто нужен кофе и прогулка на свежем воздухе.

Марта куда-то ушла, но Петров сейчас был не в силах думать о том, куда и зачем. Он достал из шкафа потертую медную турку, поставил ее на плиту. Потянулся за банкой с кофе и заметил на верхней полке за бутылками картонный уголок. Что-то там стояло, прислоненное к задней стенке. Пачка грубых коричневых листов.

Петров взобрался на табуретку и вытащил их на свет. С первого наброска на него воспаленными глазами смотрел даже не человек, а тень человека: впалые щеки, затравленный взгляд, серая кожа туго обтягивает череп. Призрак в своем лабиринте. В углу почерком Марты было написано «Петров. Вечер пятницы».

Он отложил первый лист и стал рассматривать наброски в хронологическом порядке, роняя их на пол по одному. С каждой картиной изображение менялось – едва заметно, но достаточно, чтобы понять: в нем постепенно разрушается все человеческое.

Петров слез с табуретки и на негнущихся ногах подошел к зеркалу в углу комнаты. Но, как он ни всматривался, собственное отражение ускользало от него, размытым пятном плавало в мутном серебряном озере. Он протер зеркало рукавом рубашки, но ничего не изменилось.

Марта, конечно, стояла за спиной. Она всегда была здесь. Даже если Петрову казалось, что ее нет.

– Чувствуешь? – Она мягко коснулась его плеча. – Ад спускает с тебя шкуру. Превращает в мясную безмозглую куклу.

И после паузы добавила:

– Садись в кресло. Я нарисую тебя. Сейчас так хорошо падает свет.

Петров сел и отвернулся к окну. Он смотрел на реку, за которой садилось солнце. Через каких-то полчаса линия берега исчезнет во тьме, и вместе с ней исчезнет навязчивый образ: мужчина и женщина, держась за руки, идут по тропинке над водой – он наклонился к ней и что-то рассказывает; она слушает в немом восхищении и вдруг смеется, откинув голову назад. Как будто никакого ада нет вовсе.

Петров представлял себе это так четко, что фигуры почти уже соткались из теней и обрели плотность, смех почти полетел над рекой. Но последний луч солнца скрылся за деревьями, оставив берег пустым и голым – теперь уже бесповоротно. И сквозь серые летние сумерки алым шлейфом потянулся сладкий, душный аромат клубники.

Петров прикрыл глаза и нащупал рукоятку ножа, который так и лежал на подлокотнике кресла. Сжал ее до боли в руке. Встал, обошел Марту со спины и заглянул ей через плечо. Марта, казалось, не обратила на это никакого внимания. Она продолжала водить карандашом по листку бумаги. Но, вместо портрета, Петров увидел лишь бессвязные линии, какие-то детские каляки. Только в левом нижнем углу можно было различить несколько партий в крестики-нолики.

– В этой игре всегда выигрывает тот, кто ходит первым, – сказал Петров.

Затем взял Марту за волосы, заставив ее беспомощно запрокинуть голову, и одним взмахом ножа перерезал ей горло. Марта зажмурилась и что-то прохрипела. Петров толкнул ее на пол, сам присел рядом и заговорил шепотом, склонившись у ее лица:

– Понимаешь, все дело в том, кто ставит крестик в центре поля. Остальное не имеет значения.

Кровь толчками выплескивалась на пол, и у Петрова закружилась голова от ягодного запаха. Он макнул руку в теплую бордовую лужу, облизал ладонь и зажмурился от удовольствия.

– Клубничный сироп, – выдохнул Петров. – Мама, я хочу газировку с клубничным сиропом, а потом – кататься на карусели!

Сладость растекалась по языку – как в детстве, как в юности, как во все лучшие дни его жизни. Петров бросился вылизывать пол и целовать затихающую Марту, изнывая от восторга, когда внезапно почувствовал соль и терпкий привкус железа.

Он сплюнул, вытер лицо тыльной стороной ладони, но этот новый гадкий вкус никуда не делся. Марта лежала на полу, бледная и непоправимо безмятежная. Такая навсегда спокойная, что Петрова скрутило в узел от ужаса и отвращения к себе.

Он стал трясти ее и прикладывать ухо к груди в надежде услышать сердцебиение. Но все было тщетно.

Тогда Петров взял руку Марты и, наотмашь ударив ею по своей щеке, принялся исступленно бормотать:

– Видишь, ты наказала меня. Теперь давай все это закончится. Давай теперь я отведу тебя к реке, и ты будешь смеяться звонко, как вода течет…