Евгений Пышкин - Разбудить цербера

– Шевели ногами! – крикнул стражник, выведя из задумчивости Максима.

Людей провели сумрачными коридорами. Огней не было. Камень стен сам светился бирюзовым светом.

Пленников провели вниз. Стало темнее. Только пляшущий огонь факелов осветил щербатые ступени. Дальше еще один коридор, идущий вдоль стальных решеток. Максим разглядел внимательные и уставшие глаза узников. Они с обреченностью во взгляде провожали новых пленников. Никто не стонал. Нависла тишина – ожидание скорой смерти. И не скажешь, что в темницах томятся живые люди. Всего лишь бесчувственные физические оболочки прилипли к прутьям. Не люди, а тени людей. Максиму это напомнило коллекцию энтомолога. За тонким стеклом – распятые тельца насекомых, но вместо стекла здесь решетки, а вместо насекомых – люди.

– Ваши покои, ребята, – хмыкнул солдат, открыв камеру. – Не стесняемся, проходим, располагаемся.

Руки им не освободили.

– Что происходит? – спросил Дик, когда солдаты ушли.

В голосе не было удивления, а только отчаяние и растерянность.

– Надо проснуться, слышите, ребята, надо проснуться, этого не может быть, – безумно прошептал Мигель. – Всего лишь сон. Не может же быть, что мы на дне океана. Ведь это морок, да? Магия. Колдовство. Ведь ты же сам сказал, Даниель, воздуха в баллонах достаточно, правда? А все это иллюзия.

– Ах, если бы, – произнес незнакомец из камеры напротив. – Это реальность. Вы кто такие, ребята?

– Да никто! – взорвался Дик.

– Молчи! – приказал Даниель. – Он все равно ничего не поймет.

– Да, теперь вы точно никто, – философски заметил незнакомец напротив. Он прильнул лицом к решетке и, схватив пальцами прутья, лизнул металл и сплюнул на пол. – Все мы никто. Я был ремесленником. Меня сосед сдал, гнида конская. Позавидовал успеху, а сам бездельник каких свет не видывал. В шпионаже обвинили.

– Ну, не начинай, а, – кто-то застонал в темноте.

– Ладно, молчу. Так кто вы? За что вас?

– Нас посчитали лазутчиками, – спокойно ответил Даниель.

Максим поморщился. Он ощутил головную боль. Может, действительно это агония мозга? И ничего нет?

– Ну, а кто вы? То есть, кем были?

– Ныряльщики.

– За жемчугом?

– Нет, просто ныряльщики, – раздраженно произнес Даниель.

– А из какой вы страны?

– В смысле?

– Ты так хорошо болтаешь по-нашему.

– Я из Германии. А остальные: Испания, Россия, Америка.

– Первый раз слышу. Бро. Бро мое имя. Я бермудец. Ремесленник.

– Бред какой-то! – рассмеялся Максим. Он провел ладонью по лицу. – Нет такой национальности – бермудец. Нет. И вообще выпустите меня отсюда. Разве вы не видите, это же спектакль, представление. Выпустите меня! – Он закричал и, вцепившись в прутья решетки, решил выдрать их.

Мигель и Дик попыталась его оттащить. Связанными руками это сложно сделать, но в какое-то мгновение Максим ослабил схватку, и три человека упали. Максим ударился затылком о камень и увидел разноцветный сноп искр. Мир поплыл перед глазами, деформировался, разорвался на куски. И без того тусклый свет в темницы померк, звуки смазались.

– Что вы тут устроили, уроды! – гаркнул стражник.

Его голос прозвучал гулко.

– Макс, очнись, Макс, – произнес Даниель. – Не уходи, слышишь? – Жгучие удары по щекам. Не больно, лишь неприятно. – Макс!

– Что?! – Он очнулся. – Что происходит? – Огляделся. Он лежал на палубе. Члены группы склонились над ним. – Вы чего, а?

Максим попытался приподняться.

– Не двигайся. Лежи.

– Говорил же тебе не отрываться от коллектива? Говорил. Не послушал. Ты сознание потерял, когда у пирамиды оказался. Да еще начались проблемы со связью.

– Пирамида? – удивился Максим. – И что там в пирамиде? – Мигель, Дик и Даниель посмотрели на него как на умалишенного. – Там ничего нет? Там был императорский зал.

– Там ничего нет, Макс, если не считать гравитационной аномалии и еще кое-чего. Пока не удалось расшифровать. Странно другое, почему только ты вырубился, а с нами все в порядке.

Господин Лао-Джи-Цы переехал в Токио раньше всех, поселившись ближе к месту проведения будущего Конгресса. На то были причины. В последнее время он чувствовал усталость, приходившую волнами. Она возникала неизвестно откуда, и также неожиданно отпускала. И вот, когда очередной приступ слабости, что длился неделю, отхлынул, он отправился в Японию. Поселившись в гостинице, Лао-Джи-Цы ждал нового приступа, но болезнь затаилась. Председатель недобрым словом вспомнил врачей, которых посетил в Европе. Они уверили, что все в порядке, что резервы организма есть, и, в конце концов, беспомощно развели руками: ничего не можем знать, анализы в норме, следовательно, и нет причин для беспокойства.

Но то слово было за европейской медициной. Восточная же медицина говорила о движении потоков энергии, о том, что мешает этому движению, о балансе энергий. Все верно, решил Лао-Джи-Цы, но причины? Дыма без огня не бывает, вспомнил он старую поговорку. Чтобы не говорили местные эскулапы, а он с трудом носил собственное тело. Он порой жаловался своему секретарю не ради того, чтобы проявили больше внимания к нему, а будто хотел убедиться в реальности болезни. Секретарь, конечно, все понимал. Он был невольным свидетелем приступов болезни и бессилия врачей.

Лао-Джи-Цы как-то высказал мнение: «Возможно, атмосфера города негативно влияет на организм, ведь большую часть времени из-за своих обязанностей я провожу в городах». Секретарь на это лишь недоуменно пожал плечами. Ведь к середине двадцать второго века человечеству удалось справиться с большей частью экологических проблем, присущих мегаполисам. «Можно утверждать, господин председатель, что мы оказались в лучших условиях, чем наши предки из двадцать первого века», – произнес секретарь. Лао-Джи-Цы согласился, но все-таки, сняв номер в загородной гостинице, скептически подумал: «Странная предосторожность. Она ничего не изменит. Приступы останутся».

Председатель ограничил контакты с прессой, погрузившись с головой в подготовку к будущему Конгрессу. Часть рутины он переложил на плечи секретаря.

Тихими вечерами господину Лао-Джи-Цы виделось, что он созерцает время, оставаясь безучастным наблюдателем. Следит за тем, как оно тает подобно снегу под лучами весеннего солнца. Он видит, как съезжаются участники Конгресса – утренняя корреспонденция с неумолимостью метронома четко фиксировала прибытие каждого участника. Вот один вчера прилетел, вот сегодня трое. И так далее. Последним прибывшим оказался Габриель Санчес.

Габриель до последнего дня гулял по ночным улицам, днем отсыпался, вечером читал развлекательную литературу и не думал о грядущем заседании. И, будто очнувшись и вспомнив о долге конгрессмена, за несколько часов до начала заседания прилетел в Токио. На душе Санчеса было спокойно. Он прекрасно знал: неважно, что случиться на Конгрессе, все пойдет ему на пользу. Он увидел перед собой поле – гладкое, в черно-белую клетку. По нему двигались фигуры, но законы движения каждой из фигур Габриель мог предугадать.