Анна Вашкевич - Семь снов. Семь слов. Рассказы

–Постараюсь.

Водитель был грек, но прекрасно изъяснялся по-английски, потому всю дорогу подвергался расспросам отца: кто-де здесь живет, кто отдыхает, из каких стран…

–Много откуда приезжают,– уклончиво отвечал грек, – тут очень тихо; все люди очень добрые – оставляют щедрые чаевые.

Мать курила в окошко, а девушка продолжала глядеть по сторонам. К слову, её звали Антония.

Пансионат был довольно большим: белый двухэтажный дом, очень длинный, в виде этакой буквы «П». Госпожа Верне была не единственной обладательницей пансионата – вся её семья владела несколькими такими домиками на побережье. Кстати, эта милая неторопливая женщина вышла их встречать, осыпала любезностями, и спросила с особой заискивающей ноткой, «не желает ли мадмуазель идти в свою особую комнату».

Само собой, добавила хозяйка, швейцар унесёт чемоданы. Им так повезло, сейчас здесь отдыхает столько интересных людей! Так что?

–Avec plaisire, – чуть улыбнувшись, отозвалась Антония и последовала за швейцаром.

Здесь в полумраке ореховой спальни она перво-наперво разобрала свои вещи. Потом – душ. Антония подставила лицо под тёплые нежные капли, и закрыла глаза. Было чувство, словно после долгой пустыни тело наполняется влагой. А потом девушка пошла в комнату, и долгое время лежала, уставившись в потолок, не находя ни сна, ни дремы. Где-то через час в дверь постучали.

– Veux-tu déjeuner? – вновь проскрипел до безобразия заискивающий голос госпожи Верне.

– Je n'ai pas faim.

– Tu ne veux pas du tout?

– Pas du tout.

Очень долго тянулось время; наконец ей удалось немного подремать. После она спустилась вниз в небольшую уютную столовую, где уже сидели по её родители разные стороны стола. Отец как обычно выглядел усталым и слегка раздражённым; он читал «Daily Mail», удивительно как попавший сюда. А мать, необычайно хорошо выглядевшая в хлопковом длинном платье, наоборот была воодушевлена и своим громким голосом пугала чинно ужинавшую вместе с их семьей старушку:

–Здесь просто замечательно! Какие развалины, горы, какое море! И так легко дышится! Интересно, тут вечерами бывают танцы?

Отец пробурчал что-то неразборчивое в ответ и утёр с лица испарину: как все люди «с животиком» он потел часто, к тому же мучился с давлением, так что краснел невероятно. Ажиотаж супруги ему не понравился, лицо стало ещё сварливей. Антония со вкусом, с каким любят затягиваться знатные курильщики, бесшумно, но быстро пила холодный апельсиновый сок. У нее была очень милая фантазия, будто глоток сока сопоставим с чувственным глубоким поцелуем любимого. Южного возлюбленного.

Солнце клонилось за горизонт, и скоро, Антония знает, мягкая южная ночь обнимет всё вокруг и убаюкает в легких объятиях, прольётся аромат местных цветов и лавра, запоют цикады, а вместо режущей глаза яркости придет матовая тьма. Её нежность нельзя ни с чем сравнить.

–Мне нужно узнать у того швейцара,– размышляла вслух мать,– этот юноша, он наверняка ходит ночью в какие-нибудь клубы…

Стакан звякнул и заскрипел отодвигаемый стул.

–Я, пожалуй, пойду,– сказала Антония.

Матовая тьма пришла. Как и ожидалось, постепенно. Все утихло вокруг, даже цикады умолкли; все постояльцы пансиона наконец погрузились крепкий здоровый сон.

Все… За исключением Антонии.

Она каждый вечер по привычке надевала ночную сорочку, надеясь уснуть, но тщетно. Глаза быстро привыкли к темноте, очертания предметов проявлялись. Потом Антония поднялась – ей уже надоело лежать – и пошла. Тихо, как призрак, спустилась вниз, открыла дверь (она здесь никогда не закрывалась: редко сюда заглядывали воры и прочие нарушители спокойствия) и отправилась прямиком в горы. Ночь стояла теплая, так что в одной сорочке было не холодно.

Антония кралась чёрной тенью, и там, где она проходила, утихало всё: уснула вывшая на луну старая псина, захлебнулся на чьей-то речи телевизор. Во внутреннем дворе на противоположных окнах сидели молодая симпатичная девушка и зрелый мужчина; разговаривая, они не видели Антонию, но почувствовали её и от этого замолчали. А она всё кралась, оставляя позади себя белый аккуратный коттедж.

Пахнуло солёным морским ветром с какой-то дурманящей ноткой, горная тропка вела Антонию к разрушенной каменной площадке. Что здесь было прежде? Может, некая царская беседка для юных дев, где в центре непоколебимо стояла статуя одного из богов-олимпийцев.

Здесь тихо шептались на ветру деревья, камни ещё не потеряли тепла, подаренного днём – ступать по ним босыми ногами было легко и приятно. Антония прошла внутрь каменной площадки и уселась на гладкую мраморную ступень. Вдруг всё переменилось: ветер взвыл, набежавшие облачка скрали свет луны. Словно во сне со всех сторон раздался шорох, перешедший в шёпот: «Антония, Антония!». Девушка мотнула головой – она подумала, что это ей мерещится, или, по крайней мере, она спит. Но это было на самом деле! Вокруг неё в темноте зарослей загорались огоньки – чьи-то злобные алчные глаза.

Страх, сильный страх поглотил её. И в этот момент кто-то совсем рядом сказал:

–Антония.

Она обернулась и увидела совсем рядом чёрный силуэт – силуэт мужчины. Но сколько бы она ни приглядывалась, девушка не увидела ни лица, ни глаз. Он был словно скрыт от её взора туманной пеленой.

– Кто ты?– с трепетом и страхом спросила Антония. И пришелец ответил:

– Я ждал тебя. И именно тебе решил открыться. Не бойся меня.

От его лица пахнуло холодом. Он приблизился к ней и, наклонившись к самому её лицу, прошептал:

–Я рад, что именно ты пришла сюда.

Когда небо посветлело в ожидании солнца, Антония вернулась в пансионат. Она летела, клекомая тёмными мрачными прислужниками с чёрными крыльями. Окно раскрылось бесшумно, и девушка плавно опустилась на кровать. Ночью в небе она видела звёзды так близко, как никогда прежде. Он сам показывал ей Млечный путь, крепко держа её изящные пальчики в холодной и сильной своей руке.

–Я дитя ночи, мое имя шумит, как тысячи кожаных крыльев, тысячи звериных рыков; мои слуги трепещут, услышав его. Но тебе звук моего имени будет навевать лишь нежность и лёгкую грусть. Имя моё – Алькавар.

Сегодня ночью, как и два месяца прежде, Антония не спала. Ещё вчера Антонию больше, чем обычно, мучил недуг, иссушавший её плоть. Но сейчас она едва захлебнулась от энергии, плескавшейся в ней. Антонию тревожило лишь одно – она не смогла различить ничего о сущности Алькавара.

Всё словно застилал густой туман.

Антония умела видеть.

Когда человек, особенно близкий, был на чём-то сосредоточен или что-то собирался предпринять, он оставлял в воздухе невидимый простому смертному след – след своих мыслей, чувств, поступков. И он тянется за человеком шлейфом, безошибочно раскрывая своего хозяина. Не всем, конечно, удается увидеть след.